Анатолий Митяев

ЗЕМЛЯНКА

Землянка

Всю ночь артиллерийский дивизион мчался по шоссе к фронту. Было морозно. Луна освещала редкие лесочки и поля по краям дороги. Снежная пыль клубилась за автомобилями, оседала на задних бортах, покрывала наростами чехлы пушек. Солдаты, дремавшие в кузове под брезентом, прятали лица в колючие воротники шинелей, прижимались плотнее друг к другу.

В одном автомобиле ехал солдат Митя Корнев. Ему было восемнадцать лет, и он ещё не видел фронта. Это непростое дело: днём быть в тёплой городской казарме далеко от войны, а ночью оказаться на фронте среди морозных снегов.

Ночь выдалась тихая: не стреляли пушки, не взрывались снаряды, не горели ракеты в небе.

Поэтому Митя не думал о сражениях. А думал он о том, как могут люди всю зиму пробыть в полях и лесах, где нет даже плохонькой избушки, чтобы отогреться и переночевать! Это тревожило его. Ему казалось, он непременно замёрзнет.

Наступил рассвет. Дивизион свернул с шоссе, проехал полем и остановился на опушке соснового бора. Автомобили один за другим медленно пробирались между деревьями в глубь бора. Солдаты бежали за ними, подталкивали их, если колёса буксовали. Когда в посветлевшем небе появился немецкий самолёт-разведчик, все машины и пушки стояли под соснами. Сосны укрыли их от вражеского лётчика мохнатыми ветками.

К солдатам пришёл старшина. Он сказал, что дивизион будет стоять тут не меньше недели, поэтому надо строить землянки.

Мите Корневу поручили самое простое дело: очистить площадку от снега. Снег был неглубокий. На лопату Мите попадали шишки, опавшая хвоя, зелёные, будто летом, листики брусники. Когда Митя задевал лопатой землю, лопата скользила по ней, как по камню.

«Как же в такой каменной земле копать яму?» - думал Митя.

Тут пришёл солдат с киркой. Он долбил в земле канавки. Ещё один солдат всаживал в канавки лом и, налегая на него, отковыривал большие заледеневшие куски. Под этими кусками, как мякиш под жёсткой коркой, был рыхлый песок.

Старшина ходил я глядел, всё ли делается правильно.

Не кидай песок далеко, - сказал он Мите Корневу, - пролетит фашистский разведчик, увидит в белом лесу жёлтые квадраты, вызовет по радио бомбардировщиков… Достанется на орехи!

Когда широкая и длинная яма стала Мите по пояс, в середине прокопали канаву - проход. По обе стороны от прохода получились нары. У краёв ямы поставили столбы, на них прибили бревно. Вместе с другими солдатами Митя пошёл рубить слежки.

Слежки клали одним концом на бревно, другим- на землю, так же, как делают шалаш. Потом их закидали лапником, на лапник положили мёрзлые земляные глыбы, глыбы засыпали песком и для маскировки припорошили снегом.

Иди за дровами, - сказал старшина Мите Корневу, - наготовь побольше. Чуешь, мороз крепчает! Да руби только ольху и березу - они и сырые хорошо горят…

Митя рубил дрова, его товарищи в это время застелили нары мелким мягким лапником, прикатили в землянку железную бочку. В бочке было две дыры одна снизу, чтобы класть дрова, другая сверху, для трубы. Трубу сделали из пустых консервных банок. Чтобы не было видно ночью огня, на трубе укрепили козырёк.

Первый фронтовой день Мити Корнева прошёл очень быстро. Стемнело. Мороз усилился. Снег скрипел под ногами часовых. Сосны стояли будто окаменевшие. В синем стеклянном небе мерцали звёзды.

А в землянке было тепло. Жарко горели ольховые дрова в железной бочке. Только иней на плащ-палатке, которой завесили вход в землянку, напоминал о лютом холоде. Солдаты расстелили шинели, под головы положили вещевые мешки, укрылись шинелями и уснули.

«До чего же хорошо спать в землянке!» - подумал Митя Корнев и тоже уснул.

Но спать солдатам пришлось мало. Дивизиону было приказано немедля отправиться на другой участок фронта: там начались тяжёлые бои. В небе ещё дрожали ночные звёзды, когда автомобили с пушками стали выезжать из леса на дорогу.

Дивизион мчался по шоссе. Клубилась снежная пыль за автомобилями и пушками. В кузовах на ящиках со снарядами сидели солдаты. Они прижимались друг к другу потеснее и прятали в колючие воротники шинелей липа, чтобы не так жгло морозом.

Мешок овсянки

В ту осень шли долгие холодные дожди. Земля пропиталась водой, дороги раскисли. На просёлках, увязнув по самые оси в грязи, стояли военные грузовики. С подвозом продовольствия стало очень плохо.

В солдатской кухне повар каждый день варил только суп из сухарей: в горячую воду сыпал сухарные крошки и заправлял солью.

В такие-то голодные дни солдат Лукашук нашёл мешок овсянки. Он не искал ничего, просто привалился плечом к стенке траншеи. Глыба сырого песка обвалилась, и все увидели в ямке край зелёного вещевого мешка.

Ну и находка! - обрадовались солдаты. Будет пир горой… Кашу сварим!

Один побежал с ведром за водой, другие стали искать дрова, а третьи уже приготовили ложки.

Но когда удалось раздуть огонь и он уже бился в дно ведра, в траншею спрыгнул незнакомый солдат. Был он худой и рыжий. Брови над голубыми глазами тоже рыжие. Шинель выношенная, короткая. На ногах обмотки и растоптанные башмаки.

Эй, братва! крикнул он сиплым, простуженным голосом. - Давай мешок сюда! Не клали - не берите.

Он всех просто огорошил своим появлением, и мешок ему отдали сразу.

Да и как было не отдать? По фронтовому закону надо было отдать. Вещевые мешки прятали в траншеях солдаты, когда шли в атаку. Чтобы легче было. Конечно, оставались мешки и без хозяина: или нельзя было вернуться за ними (это если атака удавалась и надо было гнать фашистов), или погибал солдат. Но раз хозяин пришёл, разговор короткий - отдать.

Солдаты молча наблюдали, как рыжий уносил на плече драгоценный мешок. Только Лукашук не выдержал, съязвил:

Вон он какой тощий! Это ему дополнительный паёк дали. Пусть лопает. Если не разорвётся, может, потолстеет.

Наступили холода. Выпал снег. Земля смёрзлась, стала твёрдой. Подвоз наладился. Повар варил в кухне на колёсах щи с мясом, гороховый суп с ветчиной. О рыжем солдате и его овсянке все забыли.

Готовилось большое наступление.

По скрытым лесным дорогам, по оврагам шли длинные вереницы пехотных батальонов. Тягачи по ночам тащили к передовой пушки, двигались танки.

Готовился к наступлению и солдат Лукашук с товарищами.

Было ещё темно, когда пушки открыли стрельбу. Посветлело в небе загудели самолёты. Они бросали бомбы на фашистские блиндажи, стреляли из пулемётов по вражеским траншеям.

Самолёты улетели. Тогда загромыхали танки. За ними бросились в атаку пехотинцы. Лукашук с товарищами тоже бежал и стрелял из автомата. Он кинул гранату в немецкую траншею, хотел кинуть ещё, но не успел: пуля попала ему в грудь. И он упал.

Лукашук лежал в снегу и не чувствовал, что снег холодный. Прошло какое-то время, и он перестал слышать грохот боя. Потом свет перестал видеть - ему казалось, что наступила тёмная тихая ночь.

Когда Лукашук пришёл в сознание, он увидел санитара.

Санитар перевязал рану, положил Лукашука в лодочку - такие фанерные саночки.

«Поздравления женщине» - Вы - гармония Вселенной! А еще Вас поздравляют знаменитые мужчины России. Хранительница семейного очага… …Любящая жена, Уважаемые женщины! Вы - энергии бутон- Каждый необыкновенный, Задающий ЖИзни ТОН! Вокруг вас все расцветает, Тает снег, цветут сады, Вся природа оживает И сбываются мечты! …Любовь.

«Международный женский день» - Вторая Международная Конференция женщин-социалисток. В России женский день начали отмечать ежегодно с 1913 г.. Римлянки приходили в храм богини Весты. 8 Марта. Право голоса на выборах. В СССР 8 марта долгое время было рабочим днём. Последнее воскресенье февраля. Цеткин Клара (1857-1933), немецкий политический деятель.

«География женщины» - От 18 до 22 женщина как Африка. География мужчины не определена. Полуисследованная, наполовину дикая, изобильная и натурально прекрасная. Заботится о бизнесе. От 51 до 60 женщина как Израиль. От 41 до 50 женщина как Великобритания С восхитительным прошлым и большими завоеваниями. Безрассудная предприимчивость и жажда духовных знаний.

«Сценарий на 8 марта» - Сценарий праздника 8 марта. Мама милая моя. Посмотрите за окошко, Стало там теплей немножко. Все мальчики (хором) …вас поздравляем мы! Когда весна приходит к нам, Неся тепло и ласку.

«Игры «8 Марта»» - Много денег. Спички. Что делать на уроке нельзя. Ученик. Простая игра. Большая игра. Транспорт. Сотовый телефон. Приправа. Подарок. С чем у вас ассоциируется 8 марта. Двойки. Игра наоборот. Бабушки.

«С 8 марта женщины» - Кто нарядом красив, кто собою – Большинство же красивы душою. (Клубок). «Руслан и Людмила». Сегодня мы наши улыбки, песни, стихи посвящаем вам, дорогие девочки. Сижу верхом, не знаю, на ком, Знакомого встречу - соскочу, привечу. Любовь». И даже пень в весенний день Березкой снова стать мечтает. Два конца, два кольца, Посредине гвоздик.

Глеб Ермолаев пошел на войну добровольцем. По своей доброй воле он подал заявление в военкомат и просил поскорее отправить его на фронт — сражаться с фашистами, Глебу не было восемнадцати лет. Он мог бы пожить еще дома, полгода или годик, — с мамой и сестрами. Но фашисты наступали, а наши войска отступали; в такое опасное время, считал Глеб, нельзя медлить, надо идти на войну.

Как все молодые солдаты, Глеб хотел попасть в разведку. Он мечтал пробираться в тыл врага, брать там «языков». Однако в стрелковом взводе, куда он прибыл с пополнением, ему сказали, что будет он бронебойщиком. Глеб надеялся получить пистолет, кинжал, компас и бинокль — снаряжение разведчика, а ему дали ПТР — противотанковое ружье — тяжелое, длинное, нескладное.

Солдат был молод, но понимал, как это плохо, если не любишь вверенное оружие. Глеб пошел к командиру взвода, к лейтенанту с не очень хорошей фамилией Кривозуб, и все рассказал начистоту.

Лейтенант Кривозуб был старше солдата всего на три года. Волосы у него были черные, кудрявые, лицо смуглое, а рот полон белых, ровных зубов.

— Так, значит, в разведку? — переспросил лейтенант и, улыбнувшись, показал свои прекрасные зубы. — Я сам о разведке думаю. Давай переименуем стрелковый взвод в разведвзвод и все махнем в тыл к фашистам, Я, — сказал Кривозуб шепотом, — давно бы это сделал, да вот никак не могу сообразить, кто вместо нас будет оборонять этот участок. Ты, случайно, не знаешь?

— Не знаю, — тоже шепотом ответил Глеб. Он обиделся на лейтенанта за такой разговор и покраснел от обиды.

— Смелые люди нужны не только в разведке, — сказал лейтенант, помолчав. — Нелегкое дело досталось тебе, солдат Ермолаев. Ох, какое нелегкое! Ты со своим ПТРом будешь сидеть в самом переднем окопе. И ты непременно подобьешь танк врага. Иначе он подойдет к траншее, где обороняется взвод, и всех передавит гусеницами. Пока у нас тихо, с вами, новичками, займется опытный бронебойщик. Потом помощника получишь. Ты — первый номер в расчете, он будет вторым. Иди...

На том участке фронта в то время действительно было тихо. Где-то земля сотрясалась от взрывов, где-то гибли люди, а здесь, на ровном сухом лугу, заключенном между двумя рощицами, только кузнечики стрекотали. С настырным, усердием извлекали они из своих сухоньких телец однообразные звуки — без передышки, без остановки. Не ведали кузнечики, какой смерч пронесется над лугом, не знали, как горяча и туга взрывная волна. Если бы ведали, если бы знали, поспешили бы высокими прыжками — через кустики полыни, над кочками — подальше от этих мест.

Солдат Глеб Ермолаев кузнечиков не слышал. Он усердно работал лопатой — рыл свой окоп. Место для окопа было уже выбрано командиром. Отдыхая, когда слабели руки, Глеб старался представить, где пойдет танк фашистов. Получалось, что танк пойдет там, где и предполагал командир, — по ложбине, что тянулась через весь луг слева от окопа. Танк, как и человек, тоже старается укрыться в каком- либо углублении — чтобы труднее было попасть в него. А стрелять в танк будут наши пушки, замаскированные в рощицах. Окоп в стороне от ложбины. Когда танк будет на одной линии с окопом, солдат Ермолаев влепит ему в бок бронебойно-зажигательную пулю. На таком расстоянии промахнуться трудно. Пуля пробьет броню, влетит в танк, попадет в бак с бензином, или в снаряд, или в мотор — и дело сделано.

Но что, если танков окажется два или три? Что тогда? Представить, как он будет воевать с тремя танками, Глеб не мог. Но не мог он допустить в своих мыслях, что вражеские машины пройдут к траншее. «Пушки подобьют», — успокаивал он себя и, успокоенный, снова принимался долбить лопатой закаменевшую глину.

К вечеру окоп был готов. Глубокий настолько, что в нем можно было стоять во весь рост, он понравился Глебу. Глеб поверил в надежность укрытия и еще целый час хлопотал, благоустраивал его. В боковой стенке выкопал нишу для патронов. Еще выкопал ямку для фляги с водой. Несколько раз уносил в плащ-палатке глину — подальше от окопа, чтобы коричневое пятно не выдало врагам его убежище. С этой же целью утыкал ветками полыни насыпь перед окопом.

Второй номер — помощник, обещанный лейтенантом, пришел к Глебу только в сумерках. Вместе со взводом он тоже занимался земляными работами — солдаты углубляли траншею, копали ходы сообщения.

Второй номер был втрое старше Глеба. На его небритом лице сияли лукавством голубые глазки. Красноватый носик торчал шильцем. Губы были вытянуты вперед, словно постоянно дули в невидимую дудочку. Ростом он был мал. Совсем короткими показались Глебу его ноги—в башмаках и обмотках. Нет, не такого товарища ждал бронебойщик Ермолаев, Ждал опытного бойца, которому с почтением и радостью подчинился бы, которого слушался бы во всем. И первый раз за всю неделю, что был на передовой, Глеб встревожился. Стало ему тоскливо, появилось предчувствие чего-то нехорошего, непоправимого.

— Семен Семенович Семенов, — назвал себя второй номер.

Он сел на край окопа, ноги опустил вниз и постучал каблуками о глинистую стенку.

— Крепкая земля. Не обвалится, — сказал понимающе. — Но очень глубоко. Мне из этого окопа только небо будет видно, а мы ведь не по самолетам должны стрелять — по танкам. Перестарался ты, Ермолай Глебов.

— Я по своему росту копал. А зовут меня Глеб Ермолаев. Вы фамилию и имя перепутали.

— Перепутал, — очень охотно согласился второй номер. — А мое прозвание очень удобное. Заменяй фамилию отчеством, отчество именем — все равно будет правильно.

Семен Семенович посмотрел вдаль, туда, где у конца луга серой неясной полоской виднелась проселочная дорога, и проговорил:

— Длинное у тебя ружье, а надо бы еще длиннее. Чтобы достало через луг до дороги. Танки-то оттуда пойдут... Или ствол согнуть — буквой Г. Присел в окопчике — и стреляй в безопасности... Однако, — тут голос Семена Семеновича стал строгим, — сделал ты, Глеб Ермолаев, еще одну ошибку — выкопал окоп на одного. Мне на лугу, что ли, лежать? Без укрытия? Чтобы меня в первую минуту убили?

Глеб покраснел, как в разговоре о разведке с лейтенантом Кривозубом.

— То-то! Ты — первый номер, командир. Я — второй номер, подчиненный. А мне приходится учить тебя. Ну ладно, — закончил Семен Семенович великодушно, — завтра и мне ямку прикопаем. Не велика работа. Я сам- то не велик...

Последние слова растрогали Глеба. Ночью он долго не мог заснуть. Через шинель, постеленную на земле, кололи то ли камешки, то ли жесткие корешки. Он поворачивался, чтобы было удобнее, слушал, как ходит часовой вдоль траншеи, и думал о Семене Семеновиче. «Он, верно, добрый человек. Они, верно, подружатся. А окоп Глеб сам доделает. Пусть Семен Семенович отдыхает. Он и стар, Он и мал. Ему на войне вот как тяжело!»

Прикопать окоп не удалось. На рассвете заухали взрывы. На рощицы пикировали самолеты и сбрасывали бомбы. Страшнее взрывов был вой пикировщиков. Чем ниже скользил самолет к земле, тем невыносимее становился рев его моторов и сирен. Казалось, что с этим душераздирающим воплем самолет врежется в землю и она разлетится, словно стеклянная. Но самолет над самой землей выходил из пике, круто лез в небо. И земля не разлеталась, как стеклянная, она вздрагивала, на ней вздувались черные волны комков и пыли, На гребнях тех волн качались и кувыркались березы, вырванные с корнем.

— По местам! По местам! — кричал лейтенант Кривозуб. Он стоял у траншеи, смотрел в небо, стараясь определить, будут ли фашисты бомбить взвод, или сбросят все бомбы на тех, кто занимал оборону по опушкам рощиц.

Самолеты улетели. Лейтенант повернулся, оглядел солдат, притихших на своих местах. Прямо перед собой он увидел Глеба с противотанковым ружьем и Семена Семеновича.

— Ну, вы что? Идите! — сказал он негромко. — Сейчас будет атака...

— Я один. Второму номеру остаться в траншее! — выкрикнул Глеб, вылезая на бруствер. И добавил, объясняя свое решение: — У нас окоп только на одного...

Глеб тревожился, что не успеет приготовиться к отражению атаки. Он спешно расставил сошки противотанкового ружья, зарядил ружье, поправил полынные веточки перед окопом — чтобы не мешали смотреть и стрелять, снял с ремня флягу, положил в ямку... А врагов все не было. Тогда он посмотрел назад, на траншею взвода, и не увидел ее — то ли она была так ловко замаскирована, то ли была очень далеко. Глебу стало тоскливо. Ему показалось, что он один-одинешенек на этом голом лугу и все забыли о нем — и лейтенант Кривозуб, и Семен Семенович. Захотелось сбегать проверить — на месте ли взвод? Желание это было такое сильное, что он начал выбираться из окопа. Но тут — и близко, и далеко — стали с грозным треском лопаться мины. Фашисты обстреливали позицию взвода. Глеб пригнулся в своем окопе, слушал взрывы и думал — как выглянуть из окопа, чтобы осмотреться? Высунешь голову — осколком убьет! И нельзя не выглянуть — может, враги уже совсем близко...

И он выглянул. По лугу катился танк. Позади редкой цепью, пригибаясь, бежали автоматчики. Самое неожиданное и потому очень страшное было то, что танк двигался не по ложбине, как предполагал лейтенант, не в стороне от окопа, а прямо на окоп бронебойщика. Лейтенант Кривозуб рассуждал правильно: танк поехал бы по ложбине, если бы в него стреляли из рощиц пушки. Но наши пушки не стреляли, они погибли под бомбежкой. И фашисты, остерегаясь, что ложбина заминирована, пошли напрямую. Глеб Ермолаев готовился стрелять в борт фашистского танка, где броня тонкая, а приходилось теперь стрелять в лобовую броню, которую и не каждый снаряд возьмет.

Танк приближался, гремя гусеницами, покачиваясь, будто кланяясь. Позабыв об автоматчиках, бронебойщик Ермолаев втиснул приклад ружья в плечо, прицелился в смотровую щель водителя. И тут сзади длинной очередью вдруг ударил пулемет. Пули засвистели рядом с Глебом. Не успев ни о чем подумать, он выпустил ПТР из рук и присел в окопе. Он испугался, что свой пулеметчик зацепит его. А когда Глеб сообразил, что пулеметчик и стрелки взвода бьют по фашистским автоматчикам, чтобы не подпустить их к Глебову окопу, что они прекрасно знают, где его окоп, стрелять по танку было уже поздно. В окопе стало темно, как ночью, дохнуло жарой. Танк наехал на окоп. Грохоча, крутился на месте. Зарывал в землю бронебойщика Ермолаева.

Как из глубокой воды, Глеб рванулся из своего засыпанного окопа. То, что спасен, солдат понял, вдохнув воздух сквозь забитый землей рот. Он тут же открыл глаза и увидел в синем бензиновом дыму корму уходящего танка. И еще увидел свое ружье. Оно лежало полузасыпанное, прикладом к Глебу, стволом в сторону танка. Верно, ПТР попало между гусеницами, крутилось вместе с танком над окопом. В эти тяжкие минуты и стал Глеб Ермолаев настоящим солдатом. Он рванул к себе ПТР, прицелился, выстрелил с обиды за свою оплошность, искупая вину перед взводом.

Танк задымил. Дым шел не из выхлопных труб, а из туловища танка, находя для выхода щели. Потом вырвались с боков и из кормы плотные, черные клубы, перевитые лентами огня. «Подбил!» — еще не веря в полную удачу, сказал Глеб самому себе. И поправил себя: «Не подбил. Поджег».

За тучей черного дыма, стелившегося по лугу, ничего не было видно. Только слышалась стрельба; солдаты взвода довершали схватку с вражеским танком. Вскоре из дыма выскочил лейтенант Кривозуб. Он бежал с автоматом к ложбине, где укрылись после гибели танка вражеские автоматчики. За командиром бежали солдаты.

Глеб не знал, что делать ему. Тоже бежать к ложбине? С противотанковым ружьем не очень-то побежишь, вещь тяжелая. Да и бежать он не мог. Он так устал, что ноги еле держали его. Глеб сел на бруствер своего окопа.

Последним из дымовой завесы выбежал маленький солдатик. Это был Семен Семенович. Он долго не мог вскарабкаться на насыпь перед траншеей и отстал. Семен Семенович заметался на лугу — рванулся к ложбине за всеми, потом метнулся в сторону Глеба, увидев его, сидящего на земле. Подумал, что первый номер бронебойного расчета ранен, нуждается в перевязке, и побежал к нему.

— Не ранен? Нет? — спросил Семен Семенович и успокоился. — Ну, Ермолай Глебов, крепко ты его ударил...

— Да не Ермолай я, — сказал Глеб с досадой. — Когда же вы запомните это?

— Все я помню, Глеб! Так это я говорю от неловкости. Мы же вдвоем, должны были бить его. А ты, видишь, в траншее меня оставил...

— И правильно, окоп-то был на одного.

— Правильно, да не очень. Вдвоем- то повеселее было бы...

Глебу от этих слов и от всего, что произошло, стало так хорошо, что он чуть не заплакал.

— Близко. Фашисты из него выскакивали прямо к нам на винтовки.

Минуло еще несколько тревожных дней — с бомбежками, с артиллерийским и минометным обстрелом, а потом все стихло. Наступление фашистам не удалось. В тихие дни Глеба Ермолаева вызвали в штаб полка. Лейтенант Кривозуб рассказал, как идти туда.

В штабе полка, в овраге, заросшем густыми кустами, собралось много народу. Оказалось, это были бойцы и командиры, отличившиеся в недавних боях. От них Глеб узнал, что происходило справа и слева от его взвода: фашисты наступали полосой в несколько километров и нигде им не удалось прорвать нашу оборону.

Из штабной землянки, вырытой в склоне оврага, вышел командир полка. Храбрецы уже стояли ровным строем. Их вызывали по списку, они по очереди выходили и получали награды.

Выкликнули Глеба Ермолаева. Полковник, человек строгий, но, судя по глазам, и веселый, увидев перед собой совсем молодого солдата, подошел к Глебу и спросил, как отец спрашивает сына:

— Страшно было?

— Страшно, — ответил Глеб. — Струсил я.

— Это он-то струсил! — закричал вдруг задорным голосом полковник. — На нем танк фокстрот танцевал, а он танцы перетерпел и изуродовал немцам машину, как бог черепаху. Нет, ты скажи прямо, не скромничай — не боялся ведь?

— Струсил, — снова сказал Глеб. — Я танк случайно подбил.

— Вот, слышите? — закричал полковник. — Вот молодец! Да кто бы тебе поверил, если бы сказал — не трусил. Как же не бояться, когда на тебя одного такая штука лезет! Но насчет случайности ты, сынок, ошиба ешься. Подбил ты его закономерно. Ты в себе страх переборол. Загнал свой страх в башмаки под пятки. Тогда уж и целился смело и смело стрелял. За подвиг тебе полагается орден Красной Звезды. Дырочку на гимнастерке что же не проткнул? Имей в виду, как еще танк сожжешь, так протыкай дырку — будет еще орден.

Рассказы

А. Митяев
Рисунки Н. Цейтлина
Москва. Изд-во "Детская литература" 1976

СОДЕРЖАНИЕ

Землянка

Всю ночь артиллерийский дивизион мчался по шоссе к фронту. Было морозно. Луна освещала редкие лесочки и поля по краям дороги. Снежная пыль клубилась за автомобилями, оседала на задних бортах, покрывала наростами чехлы пушек. Солдаты, дремавшие в кузове под брезентом, прятали лица в колючие воротники шинелей, прижимались плотнее друг к другу.

В одном автомобиле ехал солдат Митя Корнев. Ему было восемнадцать лет, и он еще не видел фронта. Это непростое дело: днем быть в теплой городской казарме далеко от войны, а ночью оказаться на фронте среди морозных снегов.
Ночь выдалась тихая: не стреляли пушки, не взрывались снаряды, не горели ракеты в небе.
Поэтому Митя не думал о сражениях. А думал он о том, как могут люди всю зиму пробыть в полях и лесах, где нет даже плохонькой избушки, чтобы согреться и переночевать! Это тревожило его. Ему казалось, он непременно замерзнет.
Наступал рассвет. Дивизион свернул с шоссе, проехал полем и остановился на опушке соснового бора. Автомобили один за другим медленно пробирались между деревьями в глубь бора. Солдаты бежали за ними, подталкивали их, если колеса буксовали. Когда в посветлевшем небе появился немецкий самолет-разведчик, все машины и пушки стояли под соснами. Сосны укрыли их от вражеского летчика мохнатыми ветками.
К солдатам пришел старшина. Он сказал, что дивизион будет стоять тут не меньше недели, поэтому надо строить землянки.
Мите Корневу поручили самое простое дело: очистить площадку от снега. Снег был неглубокий. На лопату Мите попадали шишки, опавшая хвоя, зеленые, будто летом, листики брусники. Когда Митя задевал лопатой землю, лопата скользила по ней, как по камню.
"Как же в такой каменной земле копать яму?" - думал Митя.
Тут пришел солдат с киркой. Он долбил в земле канавки. Еще один солдат всаживал в канавки лом и, налегая на него, отковыривал большие заледеневшие куски. Под этими кусками, как мякиш под жесткой коркой, был рыхлый песок.

Старшина ходил и глядел, все ли делается правильно.
- Не кидай песок далеко, - сказал он Мите Корневу, - пролетит фашистский разведчик, увидит в белом лесу желтые квадраты, вызовет по радио бомбардировщиков... Достанется на орехи!
Когда широкая и длинная яма стала Мите по пояс, в середине прокопали канаву - проход. По обе стороны от прохода получились нары. У краев ямы поставили столбы, на них прибили бревно. Вместе с другими солдатами Митя пошел рубить слежки.
Слежки клали одним концом на бревно, другим - на землю, так же, как делают шалаш. Потом их закидали лапником, на лапник положили мерзлые земляные глыбы, глыбы засыпали песком и для маскировки припорошили снегом.
- Иди за дровами, - сказал старшина Мите Корневу, - наготовь побольше. Чуешь, мороз крепчает! Да руби только ольху да березу - они и сырые хорошо горят...
Митя рубил дрова, его товарищи в это время застелили нары мелким мягким лапником, прикатили в землянку железную бочку. В бочке было две дыры - одна снизу, чтобы класть дрова, другая сверху, для трубы. Трубу сделали из пустых консервных банок. Чтобы не было видно ночью огня, на трубе укрепили козырек.
Первый фронтовой день Мити Корнева прошел очень быстро. Стемнело. Мороз усилился. Снег скрипел под ногами часовых. Сосны стояли будто окаменевшие. В синем стеклянном небе мерцали звезды.
А в землянке было тепло. Жарко горели ольховые дрова в железной бочке. Только иней на плащ-палатке, которой завесили вход в землянку, напоминал о лютом холоде. Солдаты расстелили шинели, под головы положили вещевые мешки, укрылись шинелями и уснули.
"До чего же хорошо спать в землянке!" - подумал Митя Корнев и тоже уснул.
Но спать солдатам пришлось мало. Дивизиону было приказано немедля отправиться на другой участок фронта: там начались тяжелые бои. В небе еще дрожали ночные звезды, когда автомобили с пушками стали выезжать из леса на дорогу.
Дивизион мчался по шоссе. Клубилась снежная пыль за автомобилями и пушками. В кузовах на ящиках со снарядами сидели солдаты. Они прижимались друг к другу потеснее и прятали в колючие воротники шинелей лица, чтобы не так жгло морозом.

Все

На сайте опубликованы: « Май» , « Памяти А. В. Митяева» , « К 90-летию со дня рождения А. В. Митяева» , .

Анатолий Васильевич написал много талантливых произведений для детей и подростков. Среди них – и сказки, и рассказы, и исторические повествования.

Одни его рассказы о деревенской жизни. Он сам подолгу жил в деревне, там у него был дом, и он хорошо знает и быт, и уклад, и особенности деревни и её жителей. У других рассказов тематика военная. И не случайно. Когда шла война с фашистами, семнадцатилетним юношей Митяев ушёл на фронт добровольцем и всю войну прослужил рядовым минометной бригады. Кому, как не ему, было дано испытать и тяготы войны, и радость побед!

Об увиденном и пережитом – рассказы, собранные в книге « Шестой неполный» и печатавшиеся в « Мурзилке» в прошлые годы.

Кроме книг об истории России, о великих битвах и военном искусстве, Анатолий Васильевич написал для тех ребят, которые мечтают стать военными, « Книгу будущих командиров» и « Книгу будущих адмиралов».

С 1961 года А. В. Митяев более десяти лет работал главным редактором « Мурзилки».

Заблудился в лесу

( « Мурзилка» № 12, 1980)

Однажды я заблудился в знакомом лесу. Тот лес знал хорошо, знал, в какой стороне дом, и всё же почему-то ходил по лесу кругами: начинал путь у старой высокой осины и часа через полтора оказывался снова око­ло неё.

Первое возвращение к приметному дереву показа­лось мне забавным. Но когда всё повторилось, мне ста­ло тревожно. Даже вспомнились рассказы о леших, ко­торые будто живут в чаще и шутят с грибниками злые шутки.

Я заметил, что оба раза вышел к осине с левой сто­роны. Поэтому в третий раз пошёл от дерева не по на­правлению к дому, а взял гораздо правее. Довольно скоро я оказался на опушке, с которой была видна на­ша деревня.

О происшествии я рассказал знакомому охотнику. Он ничего мне не объяснил, а только сказал, что сам, заблудившись, несколько раз выходил к консервной банке, валявшейся в кустах, – описывал в лесу круги, как по циркулю.

Несколько лет прошло, прежде чем попалась мне на глаза одна хорошая книжка, в которой вот что было написано:

« Ночью в степи и в поле, а днём в лесу некоторые люди „кружат“. Ничего необычного в этом нет. У каж­дого человека шаги, которые он делает правой и левой ногой, не равны друг другу. У очень многих левый шаг короче правого.
И если этот шаг меньше правого хотя бы на одну десятую миллиметра, то пешеход неизбеж­но будет отклоняться влево. Круги, которые он станет описывать, будут иметь в диаметре до трёх с полови­ной километров.