Трансформация библейского сюжета в поэме Мильтона «Потерянный рай. Мильтон «Потерянный рай» – анализ Потерянный рай автор

Поэма о России Фото: В коллаже использованы иллюстрации П. Боклевского и фото экспозиции Государственного музея А.С. Пушкина Сюжет "Мёртвых душ", как известно, подарил Гоголю Пушкин. И Гоголь с его любовью к словесной игре, интересом к «внутренней форме» слова выявил его

Джон Мильтон

Потерянный рай

КНИГА ПЕРВАЯ

Книга Первая сначала излагает вкратце тему произведения: прослушание Человека, вследствие чего он утратил Рай - обиталище своё; затем указывается причина падения: Змий, вернее - Сатана в облике Змия, восставший против Бога, вовлёк в мятеж бесчисленные легионы Ангелов, но был по Божьему повелению низринут с Небес вместе со всеми полчищами бунтовщиков в Преисподнюю.

Упомянув об этих событиях, поэма незамедлительно переходит к основному действию, представляя Сатану и его Ангелов в Аду. Следует описание Ада, размещающегося отнюдь не в центре Земли (небо и Земля, предположительно, ещё не сотворены, и следовательно, над ними ещё не тяготеет проклятье), но в области тьмы кромешной, точнее - Хаоса. Сатана со своими Ангелами лежит в кипящем озере, уничиженный, поверженный, но вскоре, очнувшись от потрясения, призывает соратника, первого после себя по рангу и достоинству. Они беседуют о несчастном положении своём. Сатана пробуждает все легионы, до сих пор так же находившиеся в оцепенении и беспамятстве. Неисчислимые, они подымаются, строятся в боевые порядки; главные их вожди носят имена идолов, известных впоследствии в Ханаане и соседствующих странах. Сатана обращается к соратникам, утешает их надеждою на отвоевание Небес и сообщает о новом мире и новом роде существ, которые, как гласят старинные пророчества и предания Небесного Царства, должны быть сотворены; Ангелы же, согласно мнению многих древних Отцов, созданы задолго до появления видимых существ.

Дабы обмыслить это пророчество и определить дальнейшие действия, Сатана повелевает собрать общий совет.

Соратники соглашаются с ним. Из бездны мрака возникает Пандемониум - чертог Сатаны. Адские вельможи восседают там и совещаются.

О первом преслушанье, о плоде

Запретном, пагубном, что смерть принёс

И все невзгоды наши в этот мир,

Людей лишил Эдема, до поры,

Когда нас Величайший Человек

Восставил, Рай блаженный нам вернул,-

Пой, Муза горняя! Сойди с вершин

Таинственных Синая иль Хорива,

Где был тобою пастырь вдохновлён,

Начально поучавший свой народ

Возникновенью Неба и Земли

Из Хаоса; когда тебе милей

Сионский холм и Силоамский Ключ,

Глаголов Божьих область, - я зову

Тебя оттуда в помощь; песнь моя

Отважилась взлететь над Геликоном,

К возвышенным предметам устремясь,

Нетронутым ни в прозе, ни в стихах.

Но прежде ты, о Дух Святой! - ты храмам

Предпочитаешь чистые сердца,-

Наставь меня всеведеньем твоим!

Ты, словно голубь, искони парил

Над бездною, плодотворя её;

Исполни светом тьму мою, возвысь

Все бренное во мне, дабы я смог

Решающие доводы найти

И благость Провиденья доказать,

Пути Творца пред тварью оправдав.

Открой сначала, - ибо Ад и Рай

Равно доступны взору Твоему,-

Что побудило первую чету,

В счастливой сени, средь блаженных кущ,

Столь взысканную милостью Небес,

Предавших Мирозданье ей во власть,

Отречься от Творца, Его запрет

Единственный нарушить? - Адский Змий!

Да, это он, завидуя и мстя,

Праматерь нашу лестью соблазнил;

Коварный Враг, низринутый с высот

Гордыней собственною, вместе с войском

Восставших Ангелов, которых он

Возглавил, с чьею помощью Престол

Всевышнего хотел поколебать

И с Господом сравняться, возмутив

Небесные дружины; но борьба

Была напрасной. Всемогущий Бог

Разгневанный стремглав низверг строптивцев,

Объятых пламенем, в бездонный мрак,

На муки в адамантовых цепях

И вечном, наказующем огне,

За их вооружённый, дерзкий бунт.

Девятикратно время истекло,

Что мерой дня и ночи служит смертным,

Покуда в корчах, со своей ордой,

Метался Враг на огненных волнах,

Разбитый, хоть бессмертный. Рок обрёк

Его на казнь горчайшую: на скорбь

О невозвратном счастье и на мысль

О вечных муках. Он теперь обвёл

Угрюмыми зеницами вокруг;

Таились в них и ненависть, и страх,

И гордость, и безмерная тоска...

Мгновенно, что лишь Ангелам дано,

Он оглядел пустынную страну,

Тюрьму, где, как в печи, пылал огонь,

Но не светил и видимою тьмой

Вернее был, мерцавший лишь затем,

Дабы явить глазам кромешный мрак,

Юдоль печали, царство горя, край,

Где мира и покоя нет, куда

Надежде, близкой всем, заказан путь,

Где муки без конца и лютый жар

Клокочущих, неистощимых струй

Текучей серы. Вот какой затвор

Здесь уготовал Вечный Судия

Мятежникам, средь совершённой тьмы

Джон Мильтон – известный общественный деятель, журналист и поэт, который прославился в период английской революции 17 века. Его влияние на развитие журналистики бесспорно, однако этим его вклад в культуру не ограничился. Он написал гениальную эпическую поэму, где впервые был изображен Сатана, которому хочется симпатизировать. Так зародился чрезвычайно популярный в наше время архетип, полюбившийся режиссерам, писателям и их многочисленной публике. Известно, что Джон Мильтон был верующим и хорошо знающим Библию, но так же следует помнить, что он интерпретировал библейские тексты по — своему. Поэт не переделывал сказания полностью, он лишь дополнял их. «Потерянный рай», в этом отношении, стал самым лучшим примером.

Имя «Сатана» с иврита переводится как «противник», «быть противником». В религии он является первым противником небесных сил, олицетворяет собой высшее зло. Однако если авторы евангелий выставляют его уродливым и порочным демоном, для которого зло – самоцель, то Мильтон наделяет своего героя разумными и даже справедливыми мотивами, вдохновившими его свергнуть Господа. Сатаниил, конечно, тщеславен и горд, его сложно назвать положительным героем, но его революционный пыл, отвага, откровенность пленяют читателя, заставляет усомниться в целесообразности божественного суда. Кроме того, судя по говорящему имени Люцифера и всеведению Бога, мы можем заключить, что небесный отец специально создал мятежного духа, чтобы устроить показательную расправу и укрепить свою власть. Согласитесь, тяжело обманывать владыку, который все про всех знает, значит, этот бунт был спланирован Творцом, и Дьявола, как жертву обстоятельств, жаль еще больше.

Мильтон, в «Потерянном рае» затрагивает тему противостояния, показывая антагонистичность Сатаны. Писатель не редко называет его Врагом. В людском сознании хорошо закрепилось, что чем сильнее недруг Господа, тем могущественнее последний из них. Писатель представляет Архиврага до его падения не только Архангелом, но и самым величайшим полководцем, способным управлять всем и вся, в том числе и третью Божьих войск. Так же автор подчеркивает мощь главного оппонента Всевышнего: «В тревоге, силы все свои напряг», «Во весь гигантский выпрямившись, рост» и др.

Мильтон, будучи революционером, не мог признать единовластие, монархию. Он изначально представляет Дьявола, как главного борца с тиранией Творца, присваивая первому титул этакого «героя». Он несмотря ни на что, идет к своей цели. Но поэт не позволяет выйти ему за четко обозначенные рамки и поразмыслить над другими вариантами существования в этом мире.

Все же мильтоновский Враг имеет человеческие качества, возможно, оставшиеся еще со времен служения Богу: «Его на казнь горчайшую: на скорбь // О невозвратном счастье и на мысль//О вечных муках…»

Князь тьмы, несмотря ни на что, действует по воле Отца, знающего все то, что он сделает на три шага вперед. Но даже будучи пораженным, Владыка теней не сдается, поэтому он заслуживает уважения. Даже оказавшись свергнутым в Ад, он говорит, что лучше быть правителем подземного мира, чем слугой на небесах.

Мильтон показал Зло, которое, несмотря, ни на что, не предаст свои убеждения, даже отправившись навеки во тьму. За это образ Сатаны так понравился творческой интеллигенции, которая вновь и вновь посвящает ему выдающиеся произведения.

Сатана Мильтона и Прометей Эсхила – что общего?

Примерно в 444-443 годах до нашей эры, древнегреческий драматург Эсхил написал знаменитую трагедию «Прометей прикованный». В ней была рассказана история близкого к престолу Зевса титана, который пострадал от рук Бога из-за своих убеждений.

Проведя аналогию, можно сказать, что Мильтон создал Сатану по образу и подобию героя Эсхила. Пригвождение к скале, вечные муки, которые телу доставляет птица, пожирающая печень, свержение в тартар не могут поколебать твердость духа исполина и заставить его смириться с Божьей тиранией. Нектары, пиршества, наслаждения, жизнь на Олимпе не имеют для свободолюбивого великана никакого смысла, ведь это возможно лишь при условии абсолютной покорности Громовержцу.

Титан восстает против всемогущей и беспрекословной власти ради свободы, как и Люцифер в «Потерянном рае». Нежелание подчиниться Творцу, стремление к воле, гордыня, не позволяющая властвовать над собой – ведь все это отразилось и в мильтоновском Дьяволе. Как Враг, так и Прометей до своих бунтов, были приближены к Владыке. Будучи сверженными, они остаются верны своим взглядам.

Оба персонажа, что величественный гигант, что Архивраг обретают свою независимость в поражении. Они сами устраивают себе рай из ада, а из неба — тьму …

Библейские мотивы

Библейские мотивы являются, своего рода, стержнем для многих литературных произведений. В разное время они, так или иначе, интерпретируются, наполняются новыми деталями, но суть их всегда остается одинаковой.

Мильтон впервые нарушает принятые в обществе трактовки ветхозаветных сюжетов, тем самым отступая от церковных догм. Эпоха революций, смены жизненных укладов, ценностей и понятий — все это и многое другое заставляет по-другому взглянуть на добро и зло, показанные в образах Всевышнего и Дьявола.

Противопоставления: добро — зло, свет — мрак, Отец – Люцифер — вот на чем построена пьеса Мильтона. Сцены из райского сада переплетены с описанием войны между войсками Врага и ангелами. Терзания Евы, совращенной уговорами Злого духа, сменяются чередой эпизодов, в которых изображены страдания будущих людей.

Поэт облачает Князя тьмы в змею, показывает его злым и мстительным, угождая церкви, но при этом он так же подчеркивает величественность его фигуры. Изображая главного недруга Творца, поэт выходит за библейские рамки. Мильтоновский Бог не является положительным героем, он выступает за полное и беспрекословное подчинение, Люцифер же стремится к свободе и познанию, как и первые люди. Мотив совращения автор переиначил: по его мнению, произошел не обман, а прозрение человека, который тоже выбрал независимость и познание.

Помимо мятежа Беса, в «Потерянном рае» так же показана история Адама и Евы. В центре произведения картина успешного соблазнения и падения Божьего творения. Но, несмотря на удачу Демона, победу одерживает Всевышний, давая людям шанс на исправление.

Внешне поэма похожа на священное писание. Однако, образы Архиврага и Отца, их схватки далеко не схожи с ветхозаветными сказаниями. Так, например, средневековые фантазеры и христиане наделяли Сатану омерзительными чертами, чего мы не можем увидеть у Мильтона.

В библии совращением людей занимался змей, хитрейший из всех зверей созданных Господом, а в поэме эта задача была возложена на Сатану, обратившегося в животное.

Исходя из всего вышесказанного, можно сказать, что Мильтон взял Священный сюжет за основу своего творения и дополнил его более яркими элементами.

История Адама и Евы

Одной из главных сюжетных линий «Потерянного рая» является небезызвестная история о человеческом грехопадении.

Сатана решает разрушить самое чистое и святое место на земле — Эдемский сад, чтобы подчинить своей воле первых земных людей. Обратившись змеей, он совращает Еву, которая, вкусив запретного плода, делится им с Адамом.

Мильтон, следуя библейскому сюжету, считает, что попробовав плод предложенный Сатаной, человечество начало свой тернистый путь в божественному прощению, но, стоит заметить, что поэт не признает греха в содеянном. Он вкладывает в эту историю философский смысл, показывая жизнь до и после согрешения.

Благодать в райском саду, чистота и непорочность, отсутствие хлопот, волнений, постоянное пребывание в незнании — вот как жили люди до того, как вкусили яблоко раздора. После содеянного человеку открывается новый, совершенно иной мир. Будучи изгнанными, божьи дети открыли для себя привычную нам реальность, в которой царит жестокость, а на каждом углу подстерегают трудности. Поэт хотел показать, что крах Эдема был неизбежен. Он считал, что райская жизнь – иллюзия, она не соответствует истиной сущности человека. До грехопадения их существование было не полным, например, они не обращали внимания на свою наготу и не питали друг к другу физического влечения. После в них проснулась та, близкая нашему пониманию, любовь.

Мильтон показывает, что в изгнании люди обрели то, чего не имели раньше – знания, страсти, разум.

Вопрос о «свободной воле» в произведении

В Библии говорится о грехопадении, как о нарушении главной Божией заповеди, неповиновении человека, что и дало повод для изгнания из Эдема. Мильтоновское же прочтение этой истории показывает согрешение, как утрату людьми бессмертия, но при этом, сохранение свободомыслия и разума, которые чаще служат во зло человеку. Однако это его право – обратить их, куда угодно.

В произведении затрагивается вопрос о человеческих несчастьях. Мильтон находит их в людском прошлом, говоря, что верит в независимость и разум, которые помогут людям избавиться от всех бед.

Адам в произведении наделен красотой, умом, богатым внутренним миром, в котором есть место страсти, чувствам, а так же свободной воле. У него есть право выбора. Именно благодаря этому фактору молодой человек может разделить наказание за ослушание со своей любимой и получить полную свободу воли.

Мильтон показывает грехопадение, как реализацию свободы выбора, которую Бог даровал людям. Избирая благочестивый образ жизни, человек сможет вновь обрести Рай и искупить первородный грех.

Образ Адама

Адам был первым мужчиной, которого сотворил Всевышний, а также он является прародителем всего людского рода.

Автор показывает его мужественным, мудрым, смелым и к тому же обаятельным. В целом, праотец в «Потерянном рае» представлен, как рассудительный и благодетельный пастырь Евы, которая слабее его и в физическом, и в интеллектуальном плане.

Поэт не обошел стороной и внутренний мир героя. Он является проекцией божественной гармонии: упорядоченный и лишенный недостатков мир, полный созидательной энергии. Адам даже производит впечатление зануды, да того он неиспорченный и правильный: слушает ангелов и не ведает сомнений.

Мильтон, в отличие от других писателей, не считал человека игрушкой в руках Бога. Поэт превозносит чувство «свободной воли» главного героя, говоря, что именно оно помогает людям двигаться вперед.

Однако рядом с небесными существами образ «царственного» прародителя людей, созданный Мильтонам, теряется. Разговаривая с ангелами, он показан, как человек вопрошающий или, более того, безгласный. Чувство «свободной воли», вложенное в героя, растворяется, и Адам готов соглашаться со всем, что ему говорят ангелы. К примеру, во время беседы с Рафаилом о мироздании, архангел резко прерывает его вопросы, говоря о его человеческой сущности и о том, чтобы он не пытался познать тайны вселенной.

Мы видим человека, вмещавшего в себя все лучшее: храбрость, «свободную волю», мужество, обаяние, рассудительность. В то же время он трепещет перед сильными мира сего, не перечит им и лелеет в сердце готовность навсегда остаться рабом иллюзий. Только Ева вдохнула в него решимость противиться власти Творца.

Изображение Рая и Ада в поэме

В поэме Мильтона непосредственную роль играет природа во всем своем многообразии. Она изменяется вместе с чувствами персонажей. Например, во время спокойной и беззаботной жизни в Эдеме показана гармония в мире, но стоило людям преступить наказ Бога, как в мир приходит хаос и разрушения.

Но самым контрастным является изображение Рая и Преисподнии. Насколько мрачным и сумрачным показан Ад, настолько безликим и серым на его фоне выглядит Небо. Никакие ухищрения не помогли Мильтону сделать декорации царствия Божьего яркими и красочными.

Однако следует заметить, что изображение Эдема намного краше и детальнее прорисовано, чем описание Небесного Царства. Большое внимание было уделено именно природе земного Рая: высокие деревья, переплетавшиеся кронами, обилие разнообразных плодов и зверьков. А так же, свежий воздух, «Которым даже Океан — старик… наслаждается». Сад постоянно требовал заботы своих обитателей, поэтому первые люди могут претендовать на звание первых в истории колхозников: им тоже не платили денег и выдавали оклад едой. Такая бессодержательная и однообразная жизнь претит автору, поэтому он ад освобождению людей.

Мильтон изобразил мрачный, но в то же время чудесный Ад, а так же, светлый и не менее великолепный Рай. Не вооруженным глазом видно, насколько огромна и необъятна палитра красок, содействующая описанию этих двух миров.

Проблема персонализации «дьявола» в мировой культуре

Первое упоминание Сатаны приходится примерно на VI век, это изображение Дьявола на фреске в Египте. Там он был показан, как обычный ангел, ничем не отличающийся от других.

На рубеже тысячелетий отношение к нему резко изменилось. Это произошло в связи с тем, что для прикрепления верующих к их вере самым простым методом являлось запугивание. Церковь внушала ненависть и страх к Бесу, поэтому его внешний вид должен был быть отвратительным.

В Средневековье жизнь простолюдина, притесняемого со всех сторон церковью и правительством, так или иначе, заставляла человека кинуться в объятия падшего ангела, найти хоть и злого, но друга или соратника. Нищета, голод, чума и многое другое повлекло за собой создание культа Дьявола. Кроме того, слуги церкви тоже внесли свой вклад, отличаясь отнюдь не благочестивым поведением.

На смену этой эпохе пришло Возрождение, которое смогло разрушить уже устоявшийся образ Врага – чудовища.

Мильтон избавил Дьявола от рогов и копыт, сделал его величественным и могущественным падшим ангелом. Именно такое представление о Недруге Божьем, которое дал нам поэт, прочно закрепилось в умах людей. На основе Библии автор именует его «Князем тьмы», подчеркивая или даже гиперболизируя его бунт против Бога. Также в образе Врага подчеркиваются деспотизм, властность, надменность. Его обуяли гордыня и тщеславие. Сатана восстал против Господа, но погубил весь людской род. Хотя… как сказать? Мильтон полагает, что он погубил того пресмыкающегося и неуверенного в себе колхозника, который и не жил толком, а служил золотой рыбкой в аквариуме. Зато он создал того человека, которого все мы знаем по себе: многогранную личность с противоречивым и сложных характером, способную на что-то большее, чем сельскохозяйственный труд.

Автор очеловечил Темного лорда, наделив его человеческими качествами: эгоизмом, гордыней, стремлением властвовать и нежеланием подчиняться. Так он изменил представление о Зле, заложенное Церковью и теоретиками религии. Кроме того, если допустить, что Дьявол – жертва предопределения Бога, мальчик для битья, то мы уже начинаем ему сопереживать, так как ощущаем себя такими же обманутыми и покинутыми. То есть, образ Люцифера стал настолько реальным и похожим на человека, что стал близким писателям и читателям.

Все мы помним очаровательных и оригинальных Люциферов: Мефистофель Гете, Адвокат Дьявола, Воланд Булгакова, Ученик Дьявола Бернарда Шоу, Огненный Ангел Брюсова, Люцифер Алистера Кроули, Капитал Нойз МС, Лорд Генри Уайльда. Все они не внушают страха, скорее, притягивают и внушают свою правду, причем, весьма убедительно. Иногда нам кажется, что именно они – истинные носители справедливости. Зло дает свободу мысли и фантазии, и подходить под его стандарты гораздо проще и приятнее, чем коленопреклонение в статусе раба божьего. Дьявол покоряет цинизмом, неприкрытой гордостью и вечным духом противоречия, которые пленяют критически настроенных людей. Бог, как и все положительное и слишком уж ограниченное моральными запретами, менее популярен в народе, особенно в пору постмодернизма, когда безверие стало нормой жизни и не преследуется, а религиозная пропаганда ослабла. В неоднозначности интерпретации образа Сатаны, в человеческой тяге к запретному, и заключается проблема персонификации дьявола в мировой культуре. Зло выглядит привлекательнее, понятнее и ближе, чем добро, и от этого эффекта не могут избавиться художники.

Мечтал создать эпическую поэму, которая прославила бы английский народ. Первоначально он думал написать религиозное эпическое произведение. Самый замысел поэмы был тесно связан с пуританским религиозным искусством.

В 1630-х годах план эпического полотна, задуманного Мильтоном, изменился. В этом нашло свое отражение идейное развитие поэта: замысел принял более конкретный национальный характер. Мильтон хотел создать «Артуриаду» – эпопею, которая возрождала бы сюжеты романов «Круглого стола», воспевала бы подвиги легендарного короля Артура – вождя британских племен в их борьбе против англо-саксонского нашествия .

Однако ни в 1630-х, ни в 1640-х годах Джон Мильтон не смог приступить к осуществлению замысла эпической поэмы. Только опыт 1650 – 1660-х годов помог ему создать (1658-1667) поэму «Потерянный рай », о которой он думал в течение долгих лет.

Джон Мильтон. Портрет ок. 1629

Анализируемая здесь поэма «Потерянный рай» состоит из 12 песен (Мильтон называет их книгами), в ней около 11 тысяч стихов. Написана она так называемым «белым стихом», близким к русскому пятистопному ямбу.

В 1660-х годах, после окончания английской революции и реставрации Стюартов , Мильтон хотел всем замыслом своей поэмы призвать не к восстанию против реакции, а к собиранию духовных сил, нравственному, моральному совершенствованию.

Русский критик Белинский назвал поэму Джона Мильтона «апофеозой восстания против авторитета», подчеркнув, что революционный пафос поэмы ярче всего выражен в образе Сатаны . В этом и заключалось противоречие поэмы: мятежник и гордец Сатана, побежденный, но продолжающий мстить богу, должен был стать отталкивающим персонажем, должен был вызывать осуждение читателя, а он, несомненно, оказался самым сильным образом поэмы. Мильтон хотел опоэтизировать идею нравственного совершенствования, но «Потерянный рай» воспринимался как призыв мужаться и продолжать борьбу.

Поэме Мильтона присуще и своеобразное чувство историзма. Мильтон показывает, что люди, выйдя из рая и лишившись тех идиллических счастливых условий, в которых они жили до «грехопадения», вступили в новый, высший период своего развития. Беспечные обитатели «божьего сада» стали мыслящими, работающими, развивающимися людьми.

Мильтон "Потерянный рай". Сатана спускается на землю. Художник Г. Доре

Анализ показывает, что «Потерянный рай» – прежде всего поэма борьбы. Недаром Мильтон в начале девятой книги уверенно говорит, что избрал сюжет более значительный и героический, чем любой из его предшественников, обращавшихся к жанру эпопеи. Действительно, «Потерянный рай» – героический эпос, созданный поэтом, который, хотя и не участвовал лично в войнах своего времени, сумел показать грозную стихию войны, ее страшный и кровавый труд, а не только парадные схватки героев, воспел отвагу и доблесть своих современников.

Эпические черты «Потерянного рая» заключаются не только в пространном описании вооружения и одежды борющихся сторон, но и в известном гиперболизме (это касается особенно Сатаны), и в параллелизме (бог, его пэры, его войско – и Сатана, его пэры, его войско), и в том, как трижды Сатана начинает говорить, обращаясь к войску, и трижды смолкает.

В «Потерянном рае» эпична и система сравнений. Характеризуя своих героев, Джон Мильтон не раз прибегает к развернутым эпическим сравнениям, которые широко использованы в поэмах Гомера и Вергилия . Так, во второй книге поэмы Сатана сравнивается с флотом, грифоном, кораблем Арго , Улиссом (Одиссеем), опять с кораблем.

Но не одни гигантские батальные сцены увлекали Мильтона. При всей своей эффективности они были только гениальными вариантами уже существовавших батальных сцен, известных по другим эпопеям. Доведя «Потерянный рай» до решительной схватки «добра и зла» в девятой книге, Мильтон отказался от эпической батальной поэтики и показал эту схватку не в виде нового космического побоища, а в диалогах и монологах людей. Поле боя – залитые солнцем луга Эдема, и его оглашают не трубы серафимов, не грохот несущихся колесниц, а птичий щебет.

Переходя от космических масштабов к описанию психологии человека, делая анализ душевного мира героев основным объектом изображения, Джон Мильтон выводил «Потерянный рай» из русла эпопеи. До сих пор, как и полагается в эпосе, события все же преобладали над персонажами. Но в девятой книге многое меняется. Эпическая предыстория (ибо все-таки повесть Рафаила о Сатане – только предыстория) уступает место острому драматическому конфликту, в ходе которого изменяется самая сущность человека. Герою эпопей XVI – XVII веков не свойственно изменяться. Это целостный, законченный образ, выражение устоявшейся социальной традиции. Но Мильтон стремится как раз к тому, чтобы показать, как изменились герои поэмы в результате происходящих событий. Адам и Ева, изгнанные из рая, поднимаются на новую, высшую ступень человечности.

В девятой и частично десятой книге «Потерянного рая» драматический элемент преобладает над эпическим. Перерождение идиллического человека в трагического героя, выход из пасторали к суровой действительности (а это и есть главная тема эпопеи Мильтона) происходит именно здесь. При этом Мильтон особое внимание уделяет описанию переживаний Адама и Евы в момент острого кризиса.

Тесно связаны с драматическим началом «Потерянного рая» речевые характеристики персонажей. Наличие таких характеристик делает портретное мастерство Мильтона еще более своеобразным.

Говоря об ораторских способностях Сатаны, Джон Мильтон обвиняет его в лживой софистичности речей. Об этом свидетельствуют не только великолепные политические филиппики Сатаны, целеустремленные и зажигающие, но и его беседа с Евой; речь искусителя облечена в безукоризненную светскую форму. Сатана всячески подчеркивает свое преклонение перед Евой – женщиной, «дамой». Он окружает Еву мистической эротикой, называет ее «повелительницей», «небом нежности», «богиней среди богов», «дамой превыше всех».

Известным противопоставлением ораторски и литературно организованной речи Сатаны является в «Потерянном рае» речь Адама – сравнительно бедная по словарю, но лаконичная и выразительная. В ней Мильтон пытается проанализировать душевный мир того искреннего и еще неискушенного существа, каким является его человек до «грехопадения».

Но особая выразительность речевого портрета Сатаны еще раз доказывает, что, несмотря на замысел Мильтона, именно Сатана явился наиболее поэтическим персонажем поэмы, дал автору материал для создания подлинно значительного художественного образа.

В «Потерянном рае» борются не только люди. Постоянно сталкиваются друг с другом и силы природы.

При анализе поэмы сразу бросается в глаза, что её поэмы и природа тесно связаны между собой. Герои все время остро ощущают природу: так, например, Сатана мучается в адском пламени и становится еще мрачнее среди унылых просторов и гор преисподней. Напрягая все свои силы, преодолевает он космические пространства хаоса, чтобы победить природу, и смягчается при виде Эдема, прелесть которого постоянно восхваляют первые люди.

Природа в «Потерянном рае» Мильтона – не просто фон, на котором действуют герои; она изменяется вместе с настроениями и чувствами персонажей поэмы. Так, соответственно хаосу страстей, кипящих в душе Сатаны, раскрывается мир хаоса, преодолеваемый им по пути к Эдему. На смену пасторальной гармонии, окружающей людей еще безгрешных, приходит трагическая картина смуты и разрушения, врывающихся в мир вслед за «падением» первых людей, – это космическая параллель к плачевной и унизительной распре между Адамом и Евой, упрекающими друг друга.

Насколько многообразны и конкретны в «Потерянном рае» мрачные пейзажи ада и фантастические кущи рая, настолько бесцветны декорации неба, на фоне которых движутся пуританские абстракции бога и его сына. Никакие астрономические и космогонические ухищрения не помогли Джону Мильтону сделать эти декорации величественными. Их искусственность становится особо ощутимой рядом с живописной мрачностью ада и пышным изобилием Эдема.

Наряду с элементами эпоса и драмы в «Потерянном рае» большую роль играют авторские отступления. В них выражается личность поэта, участника жестоких классовых боев; они расчленяют поток эпических описаний, подчеркивая идейное значение определенных частей поэмы в развитии общего замысла.

Мировоззрение поэта формировалось в огне революционной борьбы. Революционная эпоха обусловила и особенности его эпоса: пеструю стилистику, тяготеющую к синтезу жанров. Однако попытки Мильтона создать новый синтетический жанр не увенчались полным успехом.

Религиозное и историческое содержание «Потерянного рая» находится в непримиримом противоречии. Это сказывается в резком различии между образами, опирающимися на реальность, и образами аллегорическими, выражающими религиозно-этическую идею. Последние близки к сложным аллегориям, характерным для аналитической прозы Джона Мильтона.

Заботясь о том, чтобы отвлеченное понятие материализовалось как можно более зримо и реально, Мильтон громоздил сравнение в «Потерянном рае» на сравнение.

Так, например, он счел недостаточно выразительным сравнение разгромленных ратей Сатаны, падающих с неба, с листьями, сорванными осенним ветром, и усилил его сравнением с египетскими полчищами, погибшими в Красном море. Сам Сатана – и комета, и грозовая туча, и волк, и вор. Тот же Сатана, достигнув Эдема и радуясь концу путешествия, делает несколько веселых вольтов, прежде чем опуститься, – кувыркается перед совершением злодеяния! Одно из его внезапных волшебных перевоплощений уподобляется взрыву порохового склада.

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Джон Мильтон
Потерянный рай

КНИГА ПЕРВАЯ

Книга Первая сначала излагает вкратце тему произведения: прослушание Человека, вследствие чего он утратил Рай – обиталище своё; затем указывается причина падения: Змий, вернее – Сатана в облике Змия, восставший против Бога, вовлёк в мятеж бесчисленные легионы Ангелов, но был по Божьему повелению низринут с Небес вместе со всеми полчищами бунтовщиков в Преисподнюю.

Упомянув об этих событиях, поэма незамедлительно переходит к основному действию, представляя Сатану и его Ангелов в Аду. Следует описание Ада, размещающегося отнюдь не в центре Земли (небо и Земля, предположительно, ещё не сотворены, и следовательно, над ними ещё не тяготеет проклятье), но в области тьмы кромешной, точнее – Хаоса. Сатана со своими Ангелами лежит в кипящем озере, уничиженный, поверженный, но вскоре, очнувшись от потрясения, призывает соратника, первого после себя по рангу и достоинству. Они беседуют о несчастном положении своём. Сатана пробуждает все легионы, до сих пор так же находившиеся в оцепенении и беспамятстве. Неисчислимые, они подымаются, строятся в боевые порядки; главные их вожди носят имена идолов, известных впоследствии в Ханаане и соседствующих странах. Сатана обращается к соратникам, утешает их надеждою на отвоевание Небес и сообщает о новом мире и новом роде существ, которые, как гласят старинные пророчества и предания Небесного Царства, должны быть сотворены; Ангелы же, согласно мнению многих древних Отцов, созданы задолго до появления видимых существ.

Дабы обмыслить это пророчество и определить дальнейшие действия, Сатана повелевает собрать общий совет.

Соратники соглашаются с ним. Из бездны мрака возникает Пандемониум – чертог Сатаны. Адские вельможи восседают там и совещаются.

О первом преслушанье, о плоде

Запретном, пагубном, что смерть принёс

И все невзгоды наши в этот мир,

Людей лишил Эдема, до поры,

Когда нас Величайший Человек

Восставил, Рай блаженный нам вернул,-

Пой, Муза горняя! Сойди с вершин

Таинственных Синая иль Хорива,

Где был тобою пастырь вдохновлён,

Начально поучавший свой народ

Возникновенью Неба и Земли

Из Хаоса; когда тебе милей

Сионский холм и Силоамский Ключ,

Глаголов Божьих область, – я зову

Тебя оттуда в помощь; песнь моя

Отважилась взлететь над Геликоном,

К возвышенным предметам устремясь,

Нетронутым ни в прозе, ни в стихах.

Но прежде ты, о Дух Святой! – ты храмам

Предпочитаешь чистые сердца,-

Наставь меня всеведеньем твоим!

Ты, словно голубь, искони парил

Над бездною, плодотворя её;

Исполни светом тьму мою, возвысь

Все бренное во мне, дабы я смог

Решающие доводы найти

И благость Провиденья доказать,

Пути Творца пред тварью оправдав.

Открой сначала, – ибо Ад и Рай

Равно доступны взору Твоему,-

Что побудило первую чету,

В счастливой сени, средь блаженных кущ,

Столь взысканную милостью Небес,

Предавших Мирозданье ей во власть,

Отречься от Творца, Его запрет

Единственный нарушить? – Адский Змий!

Да, это он, завидуя и мстя,

Праматерь нашу лестью соблазнил;

Коварный Враг, низринутый с высот

Гордыней собственною, вместе с войском

Восставших Ангелов, которых он

Возглавил, с чьею помощью Престол

Всевышнего хотел поколебать

И с Господом сравняться, возмутив

Небесные дружины; но борьба

Была напрасной. Всемогущий Бог

Разгневанный стремглав низверг строптивцев,

Объятых пламенем, в бездонный мрак,

На муки в адамантовых цепях

И вечном, наказующем огне,

За их вооружённый, дерзкий бунт.

Девятикратно время истекло,

Что мерой дня и ночи служит смертным,

Покуда в корчах, со своей ордой,

Метался Враг на огненных волнах,

Разбитый, хоть бессмертный. Рок обрёк

Его на казнь горчайшую: на скорбь

О невозвратном счастье и на мысль

О вечных муках. Он теперь обвёл

Угрюмыми зеницами вокруг;

Таились в них и ненависть, и страх,

И гордость, и безмерная тоска...

Мгновенно, что лишь Ангелам дано,

Он оглядел пустынную страну,

Тюрьму, где, как в печи, пылал огонь,

Но не светил и видимою тьмой

Вернее был, мерцавший лишь затем,

Дабы явить глазам кромешный мрак,

Юдоль печали, царство горя, край,

Где мира и покоя нет, куда

Надежде, близкой всем, заказан путь,

Где муки без конца и лютый жар

Клокочущих, неистощимых струй

Текучей серы. Вот какой затвор

Здесь уготовал Вечный Судия

Мятежникам, средь совершённой тьмы

И Господа, чем самый дальний полюс

От центра Мирозданья отстоит.

Как несравнимо с прежней высотой,

Откуда их паденье увлекло!

Он видит соучастников своих

В прибое знойном, в жгучем вихре искр,

А рядом сверстника, что был вторым

По рангу и злодейству, а поздней

Был в Палестине чтим как Вельзевул.

К нему воззвал надменный Архивраг,

Отныне наречённый Сатаной,

И страшное беззвучие расторг

Такими дерзновенными словами:

"– Ты ль предо мною? О, как низко пал

Тот, кто сияньем затмевал своим

Сиянье лучезарных мириад

В небесных сферах! Если это ты,

Союзом общим, замыслом одним,

Надеждой, испытаньями в боях

И пораженьем связанный со мной,-

Взгляни, в какую бездну с вышины

Мы рухнули! Его могучий гром

Доселе был неведом никому.

Жестокое оружие! Но пусть

Всесильный Победитель на меня

Любое подымает! – не согнусь

И не раскаюсь, пусть мой блеск померк...

Ещё во мне решимость не иссякла

В сознанье попранного моего

Достоинства, и гордый гнев кипит,

Велевший мне поднять на битву с Ним

Мятежных Духов буйные полки,

Тех, что Его презрели произвол,

Вождём избрав меня. Мы безуспешно

Его Престол пытались пошатнуть

И проиграли бой. Что из того?

Не все погибло: сохранён запал

Неукротимой воли, наряду

С безмерной ненавистью, жаждой мстить

И мужеством – не уступать вовек.

А это ль не победа? Ведь у нас

Осталось то, чего не может Он

Ни яростью, ни силой отобрать -

Немеркнущая слава! Если б я

Противника, чьё царство сотряслось

От страха перед этою рукой,

Молил бы на коленах о пощаде,-

Я опозорился бы, я стыдом

Покрылся бы и горше был бы срам,

Чем низверженье. Волею судеб

Нетленны эмпирейский наш состав

И сила богоравная; пройдя

Горнило битв, не ослабели мы,

Но закалились и теперь верней

Мы вправе на победу уповать:

В грядущей схватке, хитрость применив,

Напружив силы, низложить Тирана,

Который нынче, празднуя триумф,

Ликует в Небесах самодержавно!"

Так падший Ангел, поборая скорбь,

Кичился вслух, отчаянье тая.

Собрат ему отважно отвечал:

"– О Князь! Глава порфироносных сил,

Вождь Серафимских ратей боевых,

Грозивших трону Вечного Царя

Деяньями, внушающими страх,

Дабы Его величье испытать

Верховное: хранимо ли оно

Случайностью ли, силой или Роком.

Я вижу все и горько сокрушён

Ужасным пораженьем наших войск.

Мы изгнаны с высот, побеждены,

Низвергнуты, насколько вообще

Возможно разгромить богоподобных

Сынов Небес; но дух, но разум наш

Не сломлены, а мощь вернётся вновь,

Хоть славу нашу и былой восторг

Страданья поглотили навсегда.

Зачем же Победитель (признаю

Его всесильным; ведь не мог бы Он

Слабейшей силой – нашу превозмочь!)

Нам дух и мощь оставил? Чтоб сильней

Мы истязались, утоляя месть

Его свирепую? Иль как рабы

Трудились тяжко, по законам войн,

Подручными в Аду, в огне палящем,

Посыльными в бездонной, мрачной мгле?

Что толку в нашем вечном бытии

И силе нашей, вечно-неизменной,

Коль нам терзаться вечно суждено?"

Ему Отступник тотчас возразил:

"– В страданьях ли, в борьбе ли, – горе слабым,

О падший Херувим! Но знай, к Добру

Стремиться мы не станем с этих пор.

Мы будем счастливы, творя лишь Зло,

Его державной воле вопреки.

И если Провидением своим

Он в нашем Зле зерно Добра взрастит,

Мы извратить должны благой исход,

В Его Добре источник Зла сыскав.

Успехом нашим будет не однажды

Он опечален; верю, что не раз

Мы волю сокровенную Его

Собьём с пути, от цели отведя...

Но глянь! Свирепый Мститель отозвал

К вратам Небес карателей своих.

Палящий ураган и серный град,

Нас бичевавшие, когда с вершин

Мы падали в клокочущий огонь,

Иссякли. Молниями окрылённый

И гневом яростным, разящий гром

Опустошил, как видно, свой колчан,

Стихая постепенно, и уже

Не так бушует. Упустить нельзя

Счастливую возможность, что оставил

В насмешку или злобу утолив,

Противник нам. Вот голый, гиблый край,

Обитель скорби, где чуть-чуть сквозит,

Мигая мёртвым светом в темноте,

Трепещущее пламя. Тут найдём

Убежище от вздыбленных валов

И отдых, если здесь он существует,

Вновь соберём разбитые войска,

Обсудим, как нам больше досадить

Противнику и справиться с бедой,

В надежде – силу или, наконец,

В отчаянье – решимость почерпнуть!"

Так молвил Сатана. Приподнял он

Над бездной голову; его глаза

Метали искры; плыло позади

Чудовищное тело, по длине

Титанам равное иль Земнородным -

Врагам Юпитера! Как Бриарей,

Сын Посейдона, или как Тифон,

В пещере обитавший, возле Тарса,

Как великан морей – Левиафан,

Когда вблизи Норвежских берегов

Он спит, а запоздавший рулевой,

Приняв его за остров, меж чешуй

Кидает якорь, защитив ладью

От ветра, и стоит, пока заря

Не усмехнётся морю поутру,-

Так Архивраг разлёгся на волнах,

Прикованный к пучине. Никогда

Он головой не мог бы шевельнуть

Без попущенья свыше. Провиденье

Дало ему простор для тёмных дел

И новых преступлений, дабы сам

Проклятье на себя он вновь навлёк,

Терзался, видя, что любое Зло

Во благо бесконечное, в Добро

Преображается, что род людской,

Им соблазнённый, будет пощажён

По милости великой, но втройне

Обрушится возмездье на Врага.

Огромный, он воспрянул из огня,

Два серных вала отогнав назад;

Их взвихрённые гребни, раскатись,

Образовали пропасть, но пловец

На крыльях в сумеречный воздух взмыл,

Принявший непривычно тяжкий груз,

И к суше долетел, когда назвать

Возможно сушей – отверделый жар,

Тогда как жидкий жар в пучине тлел.

Такой же почва принимает цвет,

Когда подземный шторм срывает холм

С вершин Пелора, или ребра скал

Гремящей Этны, чьё полно нутро

Огнеопасных, взрывчатых веществ,

И при посредстве минеральных сил,

Наружу извергаемых из недр

Воспламенёнными, а позади,

Дымясь и тлея, остаётся дно

Смердящее. Вот что пятой проклятой

Нащупал Враг! Соратник – вслед за ним.

Тщеславно ликовали гордецы.

Сочтя, что от Стигийских вод спаслись

Они, как боги, – собственной своей

Вновь обретённой силой, наотрез

Произволенье Неба отрицая.

"– На эту ли юдоль сменили мы,-

Архангел падший молвил, – Небеса

И свет Небес на тьму? Да будет так!

Он всемогущ, а мощь всегда права.

Не разумом, но силой; в остальном

Мы равные. Прощай, блаженный край!

Привет тебе, зловещий мир! Привет,

Геенна запредельная! Прими

Хозяина, чей дух не устрашат

Ни время, ни пространство. Он в себе

Обрёл своё пространство и создать

В себе из Рая – Ад и Рай из Ада

Он может. Где б я ни был, все равно

Собой останусь, – в этом не слабей

Того, кто громом первенство снискал.

Здесь мы свободны. Здесь не создал Он

Завидный край; Он не изгонит нас

Из этих мест. Здесь наша власть прочна,

И мне сдаётся, даже в бездне власть -

Достойная награда. Лучше быть

Владыкой Ада, чем слугою Неба!

Но почему же преданных друзей,

Собратьев по беде, простёртых здесь,

В забвенном озере, мы не зовём

Приют наш скорбный разделить и, вновь

Объединясь, разведать: что ещё

Мы в силах у Небес отвоевать

И что осталось нам в Аду утратить?"

Так молвил Сатана, и Вельзевул

Ответствовал: "– О Вождь отважных войск,

Воистину, лишь Всемогущий мог

Раздастся, как незыблемый залог

Надежды, ободрявшей часто нас

Среди опасностей и страха! Пусть

Он прозвучит как боевой сигнал

И мужество соратникам вернёт,

Низринутым в пылающую топь,

Беспамятно недвижным, оглушённым

Паденьем с непомерной вышины!"

Он смолк, и тотчас Архивраг побрёл

К обрыву, за спину закинув щит,-

В эфире закалённый круглый диск,

Огромный и похожий на луну,

Когда её в оптическом стекле,

С Вальдарно или Фьезольских высот,

Мудрец Тосканский ночью созерцал,

Стремясь на шаре пёстром различить

Материки, потоки и хребты.

Отступник, опираясь на копьё,

Перед которым высочайший ствол

Сосны Норвежской, срубленной на мачту,

Для величайшего из кораблей,

Казался бы тростинкой, – брёл вперёд

По раскалённым глыбам; а давно ль

Скользил в лазури лёгкою стопой?

Его терзали духота и смрад,

Но, боль превозмогая, он достиг

Пучины серной, с края возопив

К бойцам, валяющимся, как листва

Осенняя, устлавшая пластами

Лесные Валамброзские ручьи,

Текущие под сенью тёмных крон

Дубравы Этрурийской; так полёг

Тростник близ Моря Чермного, когда

Ветрами Орион расколыхал

Глубины вод и потопил в волнах

Бузириса и конников его

Мемфисских, что преследовали вскачь

Сынов Земли Гесем, а беглецы

Взирали с берега на мертвецов,

Плывущих средь обломков колесниц;

Так, потрясённые, бунтовщики

Лежали грудами, но Вождь вскричал,

И гулким громом отозвался Ад:

"– Князья! Воители! Недавний цвет

Небес, теперь утраченных навек!

Возможно ли эфирным существам

Столь унывать? Ужели, утомясь

Трудами ратными, решили вы

В пылающей пучине опочить?

Вы в райских долах, что ли, сладкий сон

Вкушаете? Никак, вы поклялись

Хваленье Победителю воздать

Униженно? Взирает Он меж тем

На Херувимов и на Серафимов,

Низверженных с оружьем заодно

Изломанным, с обрывками знамён!

Иль ждёте вы, чтобы Его гонцы,

Бессилье наше с Неба углядев,

Накинулись и дротиками молний

Ко дну Геенны пригвоздили нас?

Восстаньте же, не то конец всему!"

Сгорая от стыда, взлетели вмиг

Бойцы. Так задремавший часовой

Спросонья вздрагивает, услыхав

Начальства строгий окрик. Сознавая

Свои мученья и беду свою,

Стряхнув оцепененье, Сатане

Покорствуют несметные войска.

Так, в чёрный день Египта, мощный жезл

Вознёс Амрамов сын, и саранча,

Которую пригнал восточный ветр,

Нависла тучей, мрачною, как ночь,

Над грешной Фараоновой землёй

И затемнила Нильскую страну;

Не меньшей тучей воспарила рать

Под своды адские, сквозь пламена,

Её лизавшие со всех сторон.

Но вот копьём Владыка подал знак,

И плавно опускаются полки

На серу отверделую, покрыв

Равнину сплошь. Из чресел ледяных

Не извергал тысячелюдный Север

Подобных толп, когда его сыны,

Дунай и Рейн минуя, как потоп

Неудержимый, наводнили Юг,

За Гибралтар и до песков Ливийских!

Начальники выходят из рядов

Своих дружин; они к Вождю спешат,

Блистая богоравной красотой,

С людскою – несравнимой. Довелось

Им на небесных тронах восседать,

А ныне – в райских списках ни следа

Имён смутьянов, что презрели долг,

Из Книги Жизни вымарав себя.

Ещё потомство Евы бунтарям

Иные прозвища не нарекло,

Когда их допустил на Землю Бог,

Дабы людскую слабость испытать.

Им хитростью и ложью удалось

Растлить едва ль не весь Адамов род

И наклонить к забвению Творца

И воплощенью облика его

Невидимого – в образы скотов,

Украшенных и чтимых в дни торжеств

Разнузданных и пышных; Духам Зла

Учили поклоняться, как богам.

Под именами идолов они

Языческих известны с тех времён.

Поведай, Муза, эти имена:

Кто первым, кто последним, пробудясь,

Восстал из топи на призывный клич?

Как, сообразно рангам, шли к Вождю,

Пока войска держались вдалеке?

Главнейшими божками были те,

Кто, ускользнув из Ада, в оны дни,

Ища себе добычи на Земле,

Свои дерзали ставить алтари

И капища близ Божьих алтарей

И храмов; побуждали племена

Молиться демонам и, обнаглев,

Оспаривали власть Иеговы,

Средь Херувимов, с высоты Сиона,

Громами правящего! Их кумиры -

О, мерзость! – проникали в самый Храм,

Кощунственно желая поругать

Священные обряды, адский мрак

Противоставив свету Миродержца!

Молох шёл первым – страшный, весь в крови

Невинных жертв. Родители напрасно

Рыдали; гулом бубнов, рёвом труб

Был заглушён предсмертный вопль детей,

Влекомых на его алтарь, в огонь.

Молоха чтил народ Аммонитян,

В долине влажной Раввы и в Аргобе,

В Васане и на дальних берегах

Арнона; проскользнув к святым местам,

Он сердце Соломона смог растлить,

И царь прельщённый капище ему

Напротив Храма Божьего воздвиг.

С тех пор позорной стала та гора;

Долина же Еннома, осквернясь

Дубравой, посвящённою Молоху,

Тофет – с тех пор зовётся и ещё -

Геенной чёрною, примером Ада.

Вторым шёл Хамос – ужас и позор

Сынов Моава. Он царил в земле

Ново и Ароера, средь степей

Спалённых Аворнма; Езевон,

Оронаим, Сигонова страна,

И Сивма – виноградный дол цветущий,

И Елеал, весь неохватный край

До брега Моря Мёртвого, пред ним

Склонялся. Он, под именем Фегора,

В Ситтиме соблазнил израильтян,

Покинувших Египет, впасть в разврат,

Что принесло им беды без числа.

Он оргии свои до той горы

Простёр срамной и рощи, где кумир

Господствовал Молоха – людобойцы,

Пока благочестивый не пресёк

Иосия грехи и прямо в Ад

Низверг из капищ мерзостных божков.

За ними духи шли, которым два

Прозванья были общие даны;

От берегов Евфрата до реки

Меж Сирией и Царством пирамид -

Ваалами, Астартами звались

Одни – себе присвоив род мужской,

Другие – женский. Духи всякий пол

Принять способны или оба вместе -

Так вещество их чисто и легко,

Ни оболочкой не отягчено,

Ни плотью, ни громоздким костяком.

Но, проявляясь в обликах любых,

Прозрачных, плотных, светлых или тёмных,

Затеи могут воплощать свои

Воздушные – то в похоть погрузясь,

То в ярость впав. Израиля сыны

Не раз, Жизнеподателя презрев,

Забвению предав Его законный

Алтарь, пред изваяньями скотов

Униженно склонялись, и за то

Их были головы обречены

Склоняться столь же низко пред копьём

Врагов презренных. Следом Аштарет,

Увенчанная лунным рогом, шла,

Астарта и Владычица небес

У Финикиян. В месячных ночах,

Пред статуей богини, выпевал

Молитвословья хор Сидонских дев.

И те же гимны в честь её Сион

Пятнали. На горе Обиды храм

Поставил ей женолюбивый царь.

Он сердцем был велик, но ради ласк

Язычниц обольстительных почтил

Кумиры мерзкие. Богине вслед

Шагал Таммуз, увечьем на Ливане

Сириянок сзывавший молодых,

Что ежегодно, летом, целый день

Его оплакивали и, следя,

Как в море алую струю влечёт

Адонис, верили, что снова кровь

Из ран божка окрасила поток.

Пленялись этой притчей любострастной

Сиона дщери. Иезекииль

Их похоть созерцал, когда у врат

Святых ему в видении предстал

Отпавшего Иуды гнусный грех

Служенья идолам. Шёл Дух вослед,

Взаправду плакавший, когда Кивотом

Завета полоненным был разбит

Его звероподобный истукан.

Безрукий, безголовый, он лежал

Средь капища, своих же посрамив

Поклонников; Дагоном звался он -

Морское чудо, получеловек

И полурыба. Пышный храм его

Сиял в Азоте. Палестина вся,

Геф, Аскалон и Аккарон и Газа,

Пред ним дрожали. Шёл за ним Риммой;

Дамаск очаровательный служил

Ему жильём, равно как берега

Аваны и Фарфара – тучных рек.

Он тоже оскорблял Господень Дом:

Утратив прокажённого слугу,

Он повелителя обрёл: царя

Ахаза, отупевшего от пьянства,

Принудил Божий разорить алтарь

И на сирийский лад соорудить

Святилище для сожиганья жертв

Божкам, которых он же победил.

Шли дало демоны густой толпой:

Озирис, Гор, Изида – во главе

Обширной свиты; некогда они

Египет суеверный волшебством

Чудовищным и чарами прельстили,

И заблуждающиеся жрецы,

Лишив людского образа своих

Богов бродячих, в облики зверей

Их воплотили. Этой злой чумы

Израиль на Хоривене избег,

Из золота заёмного отлив

Тельца; крамольный царь свершил вдвойне

Злодейство это – в Дано и Вефиле,

Где уподобил тучному быку

Создателя, что в ночь одну прошёл

Египет, и одним ударом всех

Младенцев первородных истребил

И всех низринул блеющих богов.

Последним появился Велиал,

Распутнейший из Духов; он себя

Пороку предал, возлюбив порок.

Не ставились кумирни в честь его

И не курились алтари, но кто

Во храмы чаще проникал, творя

Нечестие, и развращал самих

Священников, предавшихся греху

Безбожия, как сыновья Илия,

Чинившие охальство и разгул

В Господнем Доме? Он царит везде,-

В судах, дворцах и пышных городах,-

Где оглушающий, бесстыдный шум

Насилия, неправды и гульбы

Встаёт превыше башен высочайших,

Где в сумраке по улицам снуют

Гурьбою Велиаловы сыны,

Хмельные, наглые; таких видал

Содом, а позже – Гива, где в ту ночь

Был вынужден гостеприимный кров

На поруганье им жену предать,

Чтоб отвратить наисквернейший блуд.

Вот – главные по власти и чинам.

Пришлось бы долго называть иных

Прославленных; меж ними божества

Ионии, известные издревле;

Им поклонялся Иаванов род,

Хотя они значительно поздней

Своих родителей – Земли и Неба -

Явились в мир. Был первенцем Титан

С детьми, без счета; брат его – Сатурн

Лишил Титана прав, но, в свой черёд,

Утратил власть; Сатурна мощный сын

От Реи – Зевс – похитил трон отца

И незаконно царство основал.

На Крите и на Иде этот сонм

Богов известен стал сперва; затем

Они к снегам Олимпа вознеслись

И царствовали в воздухе срединном,

Где высший был для них предел небес.

Они господствовали в скалах Дельф,

В Додоне и проникли за рубеж

Дориды, словно те, что в оны дни,

Сопутствуя Сатурну-старику,

Бежали в Гесперийские поля

И, Адриатику переплывя,

Достигли дальних Кельтских островов.

Несметными стадами шли и шли

Все эти Духи; были их глаза

Потуплены тоскливо, но зажглись

Угрюмым торжеством, едва они

Увидели, что Вождь ещё не впал

В отчаянье, что не совсем ещё

Они погибли в гибели самой.

Казалось, тень сомненья на чело

Отступника легла, но он, призвав

Привычную гордыню, произнёс

Исполненные мнимого величья

Слова надменные, чтоб воскресить

Отвагу ослабевшую и страх

Рассеять. Под громовый рык рогов

И труб воинственных он повелел

Поднять свою могучую хоругвь.

Азазиил – гигантский Херувим -

Отстаивает право развернуть

Её; и вот, плеща во весь размах,

Великолепный княжеский штандарт

На огненно-блистающем копьё

Вознёсся, просияв как метеор,

Несомый бурей; золотом шитья

И перлами слепительно на нем

Сверкали серафимские гербы

И пышные трофеи. Звук фанфар

Торжественно всю бездну огласил,

И полчища издали общий клич,

Потрясший ужасом не только Ад,

Но царство Хаоса и древней Ночи.

Вмиг десять тысяч стягов поднялись,

Восточной пестротою расцветив

Зловещий сумрак; выросла как лес

Щетина копий; шлемы и щиты

Сомкнулись неприступною стеной.

Шагает в ногу демонская рать

Фалангой строгой, под согласный свист

Свирелей звучных и дорийских флейт,

На битву прежде воодушевлявших

Героев древних, – благородством чувств

Возвышенных; не бешенством слепым,

Но мужеством, которого ничто

Поколебать не в силах; смерть в бою

Предпочитавших бегству от врага

И отступленью робкому. Затем

Дорийский, гармоничный создан лад,

Чтоб смуту мыслей умиротворить,

Сомненье, страх и горе из сердец

Изгнать – и смертных и бессмертных. Так,

Объединённой силою дыша,

Безмолвно шествуют бунтовщики

Под звуки флейт, что облегчают путь

По раскалённой почве. Наконец

Войска остановились. Грозный фронт,

Развёрнутый во всю свою Длину

Безмерную, доспехами блестит,

Подобно древним воинам сровняв

Щиты и копья; молча ждут бойцы

Велений Полководца. Архивраг

Обводит взглядом опытным ряды

Вооружённых Духов; быстрый взор

Оценивает легионов строй

И выправку бойцов, их красоту

Богоподобную и счёт ведёт

Когортам. Предводитель ими горд,

Ликует, яростней ожесточась,

В сознанье мощи собственной своей.

Досель от сотворенья Человека

Ещё нигде такого не сошлось

Большого полчища; в сравненье с ним

Казалось бы ничтожным, словно горсть

Пигмеев, с журавлями воевавших,

Любое; даже присовокупив

К Флегрийским исполинам род геройский.

Вступивший в бой, с богами наряду,

Что схватке помогали с двух сторон,

К ним рыцарей романов и легенд

О сыне Утера, богатырей

Британии, могучих удальцов

Арморики; неистовых рубак

И верных и неверных, навсегда

Прославивших сраженьями Дамаск,

Марокко, Трапезунд, и Монтальбан,

И Аспрамонт; к тех придать, кого

От Африканских берегов Бизерта

Послала с Шарлеманем воевать,

Разбитым наголову средь полей

Фонтарабийских. Войско Сатаны,

Безмерно большее, чем все войска

Людские, – повинуется Вождю

Суровому; мятежный Властелин,

Осанкой статной всех превосходя,

Как башня высится. Нет, не совсем

Он прежнее величье потерял!

Хоть блеск его небесный омрачён,

Но виден в нем Архангел. Так, едва

Взошедшее на утренней заре,

Проглядывает солнце сквозь туман

Иль, при затменье скрытое Луной,

На пол-Земли зловещий полусвет

Бросает, заставляя трепетать

Монархов призраком переворотов,-

И сходственно, померкнув, излучал

Архангел часть былого света. Скорбь

Мрачила побледневшее лицо,

Исхлёстанное молниями; взор,

Сверкающий из-под густых бровей,

Отвагу безграничную таил,

Несломленную гордость, волю ждать

Отмщенья вожделенного. Глаза

Его свирепы, но мелькнули в них

И жалость и сознание вины

При виде соучастников преступных,

Верней – последователей, навек

Погибших; тех, которых прежде он

Знавал блаженными. Из-за него

Мильоны Духов сброшены с Небес,

От света горнего отлучены

Его крамолою, но и теперь,

Хоть слава их поблекла, своему

Вождю верны. Так, сосны и дубы,

Небесным опалённые огнём,

Вздымая величавые стволы

С макушками горелыми, стоят,

Не дрогнув, на обугленной земле.

Вождь подал знак: он хочет речь держать.

Сдвоив ряды, теснятся командиры

Полуокружностью, крыло к крылу,

В безмолвии, близ Главаря. Начав

Трикраты, он трикраты, вопреки

Гордыне гневной, слезы проливал,

Не в силах молвить. Ангелы одни

Так слезы льют. Но вот он, подавив

Рыдания и вздохи, произнёс:

"– О сонмы вечных Духов! Сонмы Сил,

Лишь Всемогущему не равных! Брань

С Тираном не была бесславной, пусть

Исход её погибелен, чему

Свидетельством – плачевный облик наш

И место это. Но какой же ум

Высокий, до конца усвоив смысл

Былого, настоящее познав,

Дабы провидеть ясной предречь

Грядущее, – вообразить бы мог,

Что силы совокупные богов

Потерпят пораженье? Кто дерзнёт

Поверить, что, сраженье проиграв,

Могучие когорты, чьё изгнанье

Опустошило Небо, не пойдут

Опять на штурм и не восстанут вновь,

Чтоб светлый край родной отвоевать?

Вся Ангельская рать – порукой мне:

Мои ли колебания и страх

Развеяли надежды наши? Нет!

Самодержавный Деспот свой Престол

Незыблемым доселе сохранял

Лишь в силу громкой славы вековой,

Привычки косной и благодаря

Обычаю. Наружно окружась

Величьем венценосца, он сокрыл

Разящую, действительную мощь,

И это побудило к мятежу

И сокрушило нас. Отныне мы

Изведали могущество Его,

Но и своё познали. Не должны

Мы вызывать на новую войну

Противника, но и страшиться нам

Не следует, коль Он её начнёт.

Всего мудрее – действовать тайком,

Обманчивою хитростью достичь

Того, что в битве не далось. Пускай

Узнает Он: победа над врагом,

Одержанная силою меча,-

Лишь часть победы. Новые миры

Создать пространство может. В Небесах

Давно уже носился общий слух,

Что Он намерен вскоре сотворить

Подобный мир и населить его

Породою существ, которых Он

Возлюбит с Ангелами наравне.

На первый случай вторгнемся туда

Из любопытства иль в иное место:

Не может бездна адская держать

Небесных Духов до конца времён

В цепях, ни Хаос – в непроглядной тьме.

В совете общем надо эту мысль

Обдумать зрело. Миру – не бывать!

Кто склонён здесь к покорности? Итак,

Скрытая иль тайная война!"

Он смолк, и миллионами клинков

Пылающих, отторгнутых от бедр

И вознесённых озарился Ад

В ответ Вождю. Бунтовщики хулят

Всевышнего; свирепо сжав мечи,

Бьют о щиты, воинственно гремя,

И Небесам надменный вызов шлют.

Вблизи гора дымилась – дикий пик

С вершиной огневержущей, с корой,

Сверкающей на склонах: верный признак

Работы серы, залежей руды

В глубинах недр. Летучий легион

Туда торопится. Так мчатся вскачь,

Опережая главные войска,

Сапёры, с грузом кирок и лопат,

Чтоб царский стан заране укрепить

Окопами и насыпью. Отряд

Маммон ведёт; из падших Духов он

Всех менее возвышен. Алчный взор

Его – и в Царстве Божьем прежде был

На низменное обращён и там

Не созерцаньем благостным святынь

Пленялся, но богатствами Небес,

Где золото пятами попиралось.

Пример он людям подал, научил

Искать сокровища в утробе гор

И клады святокрадно расхищать,

Которым лучше было бы навек

Остаться в лоне матери-земли.

На склоне мигом зазиял разруб,

И золотые ребра выдирать

Умельцы принялись. Немудрёно,

Что золото в Аду возникло. Где

Благоприятней почва бы нашлась,

Дабы взрастить блестящий этот яд?

Вы, бренного художества людей

Поклонники! Вы, не щадя похвал,

Дивитесь Вавилонским чудесам

И баснословной роскоши гробниц

Мемфиса, – но судите, сколь малы

Огромнейшие памятники в честь

Искусства, Силы, Славы, – дело рук

Людских, – в сравненье с тем, что создают

Отверженные Духи, так легко

Сооружающие в краткий час

Строение, которое с трудом,

Лишь поколенья смертных, за века

Осуществить способны! Под горой

Поставлены плавильни; к ним ведёт

Сеть желобов с потоками огня

От озера. Иные мастера

Кидают в печи сотни грузных глыб,

Породу разделяют на сорта

И шихту плавят, удаляя шлак;

А третьи – роют на различный лад

Изложницы в земле, куда струёй

Клокочущее золото бежит,

Заполнив полости литейных форм.

Так дуновенье воздуха, пройдя

По всем извилинам органных труб,

Рождает мелодический хорал.

Подобно пару, вскоре из земли

И сладостных симфониях восстало

Обширнейшее зданье, с виду – храм;

Громадные пилястры вкруг него

И стройный лес дорических колонн,

Венчанных архитравом золотым;

Карнизы, фризы и огромный свод

Сплошь в золотой чеканке и резьбе.

Ни Вавилон, ни пышный Алкаир,

С величьем их и мотовством, когда

Ассирия с Египтом, соревнуясь,

Богатства расточали; ни дворцы

Властителей, ни храмы их богов -

Сераписа и Бела, – не могли

И подступиться к роскоши такой.

Вот стройная громада, вознесясь,

Намеченной достигла вышины

И замерла. Широкие врата,

Две бронзовые створки распахнув,

Открыли взорам внутренний простор.

Созвездья лампионов, гроздья люстр,

Где горные горят смола и масло,

Посредством чар под куполом парят,

Сияя, как небесные тела.

С восторгом восхищённая толпа

Туда вторгается; одни хвалу

Провозглашают зданию, другие -

Искусству зодчего, что воздвигал

Хоромы дивные на Небесах;

Архангелы – державные князья

Там восседали, ибо Царь Царей

Возвысил их и каждому велел

В пределах иерархии своей

Блестящими чинами управлять.

Поклонников и славы не лишён.

Был зодчий в Древйей Греции; народ

Авзонский Мульцибером звал его;

А миф гласит, что, мол, швырнул Юпитер

Во гневе за хрустальные зубцы

Ограды, окружающей Олимп,

Его на землю. Целый летний день

Он будто бы летел, с утра до полдня

И с полдня до заката, как звезда

Падучая, и средь Эгейских вод

На остров Лемнос рухнул. Но рассказ

Не верен; много раньше Мульцибер

С мятежной ратью пал. Не помогли

Ни башни, им воздвигнутые в небе,

Ни знанья, ни искусство. Зодчий сам

С умельцами своими заодно

Вниз головами сброшены Творцом

Отстраивать Геенну.

Той порой

Крылатые глашатаи, блюдя

Приказ Вождя и церемониал

Торжественный, под зычный гром фанфар

Вещают, что немедленный совет

Собраться в Пандемониуме должен,-

Блистательной столице Сатаны

И Аггелов его. На громкий зов

Достойнейших бойцов отряды шлют

По рангу и заслугам; те спешат

В сопровождении несметных толп,