Русская классическая литература глазами веры. О «христианском духе» русской литературы: pro et contra Христианские сюжеты и образы в русской литературе

Православные традиции в творчестве И. С. Тургенева

Проблема «Тургенев и православие» никогда не ставилась. Очевидно, этому препятствовало прочно укоренившееся еще при жизни писателя представление о нем как об убежденном западнике и человеке европейской культуры.
Да, Тургенев действительно был одним из самых европейски образованных русских писателей, но он был именно русским европейцем, счастливо соединявшим в себе европейскую и национальную образованность. Он великолепно знал русскую историю и культуру в истоках, знал фольклор и древнерусскую книжность, житийную и духовную литературу; интересовался вопросами истории религии, расколом, старообрядчеством и сектантством, что получило отражение в его творчестве. Он превосходно знал Библию, и особенно Новый Завет, в чем нетрудно убедиться, перечитывая его произведения; преклонялся перед личностью Христа.
Тургенев глубоко понимал красоту духовного подвига, сознательного отречения человека от узкоэгоистических притязаний ради высокого идеала или нравственного долга – и воспел их.
Л.Н.Толстой справедливо усмотрел в творчестве Тургенева «не формулированную… двигавшую им в жизни, и в писаниях, веру в добро – любовь и самоотвержение, выраженную всеми его типами самоотверженных, и ярче и прелестнее всего в «Записках охотника», где парадоксальность и особенность формы освобождала его от стыдливости перед ролью проповедника добра». Несомненно, что эта вера Тургенева в добро и любовь имела христианские истоки.
Тургенев не был религиозным человеком, какими были, к примеру, Н.В.Гоголь, Ф.И.Тютчев и Ф.М.Достоевский. Однако, как большой и справедливый художник, неутомимый наблюдатель российской действительности, он не мог не отразить в своем творчестве типов русской религиозной духовности.
Уже «Записки охотника» и «Дворянское гнездо» дают право на постановку проблемы «Тургенев и православие».

Даже самый суровый и непримиримый оппонент Тургенева Достоевский, в пылу ожесточенной полемики, нередко отождествлявший его с «заклятым западником» Потугиным, прекрасно понимал национальный характер творчества Тургенева. Именно Достоевскому принадлежит один из самых проникновенных анализов романа «Дворянское гнездо» как произведения глубокого национального по своему духу, идеям и образам. А в Пушкинской речи Достоевский прямо поставил Лизу Калитину рядом с Татьяной Лариной, увидев в них правдивое художественное воплощение высшего типа русской женщины, которая – в соответствии со своими религиозными убеждениями – сознательно жертвует личным счастьем ради нравственного долга, ибо для нее представляется невозможным построить свое счастье на несчастье другого.
Маленький шедевр Тургенева в рассказе «Живые мощи» (1874) – произведение с незамысловатым сюжетом и весьма сложным религиозно-философским содержанием, раскрыть которое представляется возможным лишь при тщательном анализе текста, контекста и подтекста, а также изучении творческой истории рассказа.

Сюжет его крайне прост. Рассказчик во время охоты попадает на хуторок, принадлежащий его матери, где встречается с парализованной крестьянской девушкой Лукерьей, некогда веселой красавицей и певуньей, а теперь после произошедшего с ней несчастного случая живущей – всеми забытой – уже «седьмой годок» в сарайчике. Между ними происходит беседа, дающая подробную информацию о героине. Автобиографический характер рассказа, подкрепленный авторскими свидетельствами Тургенева в его письмах, легко выявляется при анализе текста рассказа и служит доказательством жизненной достоверности образа Лукерьи. Известно, что реальным прототипом Лукерьи была крестьянка Клавдия из принадлежавшего матери Тургенева села Спасское-Лутовиново. О ней Тургенев рассказывает в письме к Л. Пичу от 22 апреля н. ст. 1874 года.

Основным художественным средством для обрисовки образа Лукерьи в рассказе Тургенева является диалог, содержащий информацию о биографии тургеневской героини, ее религиозным миросозерцании и духовных идеалах, о ее характере, главными чертами которого являются терпение, кротость, смирение, любовь людям, незлобие, умение без слез и жалоб переносить свою тяжкую долю («нести свой крест»). Эти черты, как известно, высоко ценит православная церковь. Они присущи обычно праведникам и подвижникам.

Глубинную смысловую нагрузку несут в рассказе Тургенева его заглавие, эпиграф и опорное слово «долготерпение», определяющее основную черту характера героини. Подчеркну: не просто терпение, а именно долготерпение, т.е. великое, безграничное терпение. Возникнув впервые в тютчевском эпиграфе к рассказу, слово «долготерпение» неоднократно затем выделяется в качестве главной черты характера героини в тексте рассказа.
Заглавие – ключевое понятие всего рассказа, раскрывающее религиозно-философский смысл произведения в целом; в нем в краткой, сжатой форме сконцентрирована содержательно-концептуальная информация всего рассказа.

В четырехтомном «Словаре русского языка» находим следующее определение слова «мощи»:

«1. Высохшие, мумифицировавшиеся останки людей, почитаемых церковью святыми, имеющие (по суеверным понятием) чудодейственную силу.
2. Разг. Об очень худом, изможденном человеке. Живые (или ходячие) мощи – то же, что мощи (во 2 знач.)».
Во втором значении дано истолкование слова «мощи» (с отсылкой на словосочетание «ходячие мощи») и во «Фразеологическом словаре русского литературного языка», где сказано: «Разг. Экспрес. Об очень худом, изможденном человеке».
Тот факт, что внешний облик парализованной исхудавшей Лукерьи вполне соответствует представлениям о мумии, «ходячих (живых) мощах», «живом трупе», не вызывает никакого сомнения (именно такой смысл вкладывает в это понятие местные крестьяне, давшие Лукерье меткое прозвище).
Однако подобное чисто житейское толкование символа «живые мощи» представляется недостаточным, односторонним и обедняющим творческий замысел писателя. Вернемся к первоначальному определению и вспомним, что для православной церкви нетленные мощи (тело человека, не подвергшееся после смерти разложению) являются свидетельством праведности умершего и дают ей основание причислить его к лику святых (канонизировать); вспомним определение В. Даля: «Мощи – нетленное тело угодника Божия».

Итак, нет ли в заглавии рассказа Тургенева намека на справедливость, святость героини?

Без сомнения, анализ текста и подтекста рассказа особенно эпиграф к нему, дающего ключ к дешифровке закодированного заглавия, позволяет ответить на этот вопрос положительно.
При создании образа Лукерьи Тургенев сознательно ориентировался на древнерусскую житийскую традицию. Даже внешний облик Лукерьи напоминает старую икону («ни дать ни взять икона старинного письма…»). Жизнь Лукерьи, исполненная тяжких испытаний и страданий, более напоминает житие, чем обычную жизнь. К числу житийных мотивов в рассказе относятся, в частности: мотив внезапно расстроившейся свадьбы героя (в данном случае героини), после чего он вступает на путь подвижничества; вещие сны и видения; безропотное многолетнее перенесение мук; предзнаменование смерти колокольным звоном, который доносится сверху, с неба, причем праведнику открыто время его смерти, и т.д.

Духовные и нравственные идеалы Лукерьи сформировались в значительной мере под влиянием житийной литературы. Она восхищается киево-печерскими подвижниками, чьи подвиги, в ее представлении, несоизмеримы с ее собственными страданиями и лишениями, а также «святой девственницей» Жанной д’Арк, пострадавшей за свой народ.
Однако из текста непреложно следует, что источником духовных сил Лукерьи ее безграничного долготерпения является ее религиозная вера, которая составляет суть ее миросозерцания, а не внешнюю оболочку, форму.

Знаменательно, что эпиграфом к своему рассказу Тургенев выбрал строки о «долготерпенье» из стихотворения Ф.И.Тютчева «Эти бедные селенья…»(1855), проникнутого глубоким религиозным чувством:

Край родной долготерпенья,
Край ты русского народа.
Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, страна родная,
В рабском виде Царь Небесный
Исходил, благословляя.

В этом стихотворении смирение и долготерпение как коренные национальные черты русского народа, обусловленные его православной верой, восходят к своему высочайшему первоисточнику – Христу.
Тютчевские строки о Христе, не приведенные непосредственно Тургеневым в эпиграфе, являются как бы подтекстом к приведенным, наполняя их дополнительным существенным смыслом. В православном сознании смирение и долготерпение – главные черты Христа, засвидетельствованные его крестными муками (вспомним прославление долготерпения Христа в церковной великопостной службе). Этим чертам как высочайшему образцу верующие люди стремились подражать в реальной жизни, безропотно неся выпавший на их долю крест.
В доказательство мысли об удивительной чуткости Тургенева, выбравшего именно тютчевский эпиграф к своему рассказу, напомню, что о долготерпении русского народа много писал (но с другим акцентом) другой знаменитый современник Тургенева – Н.А.Некрасов.

Из текста рассказа следует, что он безгранично удивляется ему («Я… опять-таки не мог не подивиться вслух ее терпенью»). Оценочный характер этого суждения не вполне ясен. Можно удивляться, восхищаясь, и можно удивляться, порицая (последнее было присуще революционным демократам и Некрасову: в долготерпении русского народа они усматривали пережитки рабства, вялость воли, духовную спячку).

Для уяснения отношения самого автора, Тургенева, к своей героине следует привлечь дополнительный источник – авторское примечание писателя к первой публикации рассказа в сборнике «Складчина» 1874 года, изданном в помощь крестьянам, пострадавшим от голода в Самарской губернии. Примечание это первоначально было изложено Тургеневым в письме к Я.П.Полонскому от 25 января (6 февраля) 1874 года.
«Желая внести свою лепту в “Складчину” и не имея ничего готового», Тургенев, по собственному признанию, реализовал старый замысел, предназначавшийся ранее для «Записок охотника», но не вошедший в цикл. «Конечно, мне было бы приятнее послать что-нибудь более значительное, – скромно замечает писатель, – но чем богат – тем и рад. Да и сверх того, указание на “долготерпение” нашего народа, быть может, не вполне неуместно в издании, подобном “Складчине”».
Далее Тургенев приводит «анекдот», «относящийся тоже к голодному времени у нас на Руси» (голод в средней полосе России в 1840 году), и воспроизводит свой разговор с тульским крестьянином:
«Страшное было время?» – Тургенев крестьянина.
«“Да, батюшка, страшное”. – “Ну и что, – спросил я, – были тогда беспорядки, грабежи?” – “Какие, батюшка, беспорядки? – возразил с изумлением старик. – Ты и так Богом наказан, а тут ты еще грешить станешь?”

«Мне кажется, – заключает Тургенев, – что помогать такому народу, когда его постигает несчастье, священный долг каждого из нас».
В этом заключении не только удивление писателя, размышляющего о «русской сути», перед народным характером с его религиозным миросозерцанием, но и глубокое уважение к ним.
В бедах и несчастьях личного и общественного плана винить не внешние обстоятельства и других людей, а прежде всего самих себя, расценивая их как справедливое воздаяние за неправедную жизнь, способность к покаянию и нравственному обновлению – таковы, по мысли Тургенева, отличительные черты народного православного миросозерцания, равно присущие Лукерье и тульскому крестьянину.
В понимании Тургенева подобные черты свидетельствуют о высоком духовном и нравственном потенциале нации.

В заключение отмечаем следующее. В 1874 году Тургенев вернулся к старому творческому замыслу конца 1840-х – начала 1850-х годов о крестьянке Лукерье и реализовал его не только потому, что голодный 1873 год целесообразно было напомнить русскому народу о его национальном долготерпении, но и потому, что это, очевидно, совпало с творческими исканиями писателя, его размышлениями о русском характере, поисками глубинной национальной сути. Не случайно Тургенев включил этот поздний рассказ в давно законченный (в 1852 году) цикл «Записки охотника» (вопреки совету своего друга П.В.Анненкова не трогать уже завершенный «памятник»). Тургенев понимал, что без этого рассказа «Записки охотника» были бы неполны. Поэтому рассказ «Живые мощи», являясь органическим завершением блистательного тургеневского цикла рассказов писателя второй половины 1860-х – 1870-х годов, в которых национальная суть раскрывается во всем многообразии типов и характеров.
В 1883 году Я.П.Полонский писал Н.Н.Страхову: «И один рассказ его (Тургенева. – Н.Б.) “Живые мощи”, если б он даже ничего иного не написал, подсказывает мне, что так понимать русскую честную верующую душу и так все это выразить мог только великий писатель».

Список литературы:

1. Любомудров А.М. Церковность как критерий культуры. Русская литература и христианство. СПб., 2002.М.,1990.
2. Калинин Ю.А. Библия: историко-литературный аспект. Русский язык и литература в школах Украины, № 3, 1989.
3. В.А.Котельников . Язык Церкви и язык литературы. Русская литература.СПб., № 1, 1995.
4. Кирилова И. Литературное и живописное воплощение образа Христа. Вопросы литературы, № 4. – М.: Просвещение, 1991.
5. Колобаева Л. Концепция личности в русской литературе 19-20 веков.
6. Лихачёв Д.С. Письма о добром и вечном. М.: НПО «Школа» Открытый мир, 1999.

МАОУ « Молчановская средняя общеобразовательная школа №1»

Исследовательская работа

«Христианские сюжеты и образы в русской литературе»

Крицкая Л.И.

Еремина И.В. – учитель русского языка и литературы МСОШ №1

Молчаново – 2014

Христианские сюжеты и образы в русской литературе

Введение

Вся наша культура строится на основе фольклора, античности и Библии.

Библия – это выдающийся памятник. Книга книг, созданная народами.

Библия – это источник сюжетов и образов для искусства. Через всю нашу литературу проходят библейские мотивы. Главным, по мнению христианства, было Слово, и Библия помогает его вернуть. Она помогает видеть человека с гуманитарных позиций. Каждое время требует истин, а значит и обращения к библейским постулатам.

Литература обращается к внутреннему миру человека, его духовности. Главным героем становится человек, живущий по евангельским принципам, человек, главным в жизни которого является работа его духа, свободного от влияния среды.

Христианские идеи являются источником непомрачаемого света, которому служат, чтобы преодолеть с ним хаос в себе и в мире.

С самого начала христианской эры было написано множество книг о Христе, но церковь признала, то есть канонизировала только четыре Евангелия, а остальные – числом до пятидесяти! – занесла либо в список отреченных, либо в список апокрифов, разрешенных не для богослужения, но для обычного христианского чтения. Апокрифы посвящались и Христу, и практически всем людям из его ближайшего окружения. Когда-то эти апокрифы, собранные в Четьи-Минеи и пересказанные, например, Дмитрием Ростовским, были любимым чтением на Руси. «Следовательно, в христианской литературе есть свое Священное море и есть впадающие в него или, скорее, вытекающее из него ручьи и реки».Христианство, неся новое мировоззрение, отличающееся от языческих представлений о происхождении Вселенной, о богах, об истории человеческого рода, заложило основы русской письменной культуры, вызвало появление сословие грамотных.

Ветхозаветная история – это история испытаний, падений, духовного очищения и обновления, веры и безверия отдельных людей и целого народа – от Сотворения мира и до прихода Мессии Иисуса Христа, с именем которого связан Новый Завет.

Новый Завет знакомит нас с жизнью и учением Христа Спасителя от его чудесного рождения и до распятия, явления народу и вознесения. В то же время Евангелие необходимо рассмотреть в нескольких ракурсах: религиозное учение, этико-юридический источник, историческое и литературное произведение.

Библия является важнейшим (ключевым) этико-юридическим сочинением.

В то же время Библия – это литературный памятник, легкий в основу всей нашей письменной словесной культуры. Образы и сюжеты Библии вдохновляли не одно поколение писателей и поэтов. На фоне библейских литературных историй мы часто воспринимаем сегодняшние события. В Библии мы находим начала многих литературных жанров. Молитвы, псалмы нашли продолжение в поэзии, в песнопениях…

Многие библейские слова и выражения стали пословицами и поговорками, обогатили нашу речь и мысль. Множество сюжетов легло в основу рассказов, повестей, романов писателей разных времен и народов. Например, «Братья Карамазовы», «Преступление и наказание» Ф. М. Достоевского, «Праведники» Н. С. Лескова, «Сказки» М. Е. Салтыкова-Щедрина «Иуда Искариот», «Жизнь Василия Фивейского» Л. Андреева, «Мастер и Маргарита» М. А. Булгакова, «Ночевала тучка золотая», А. Приставкина «Юшка» А. Платонова, «Плаха» Ч. Айтматова.

Русское книжное слово возникло как слово христианское. Это было слово Библии, литургии, жития, слово Отцов Церкви и святителей. Письменность наша прежде всего научилась говорить о Боге и, памятуя о Нем, повествовать о делах земных.

Начиная от древней литературы до произведений сегодняшнего дня, вся наша русская литература окрашена светом Христовым, проникающим во все углы мира и сознания. Нашей литературе свойственны поиски истины и Добра, заповеданные Иисусом, поэтому она ориентирована на высшие, абсолютные ценности.

Христианство внесло в словесность высшее начало, дало особый строй мысли и речи. «Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины» - вот откуда происходит поэзия. Христос – Логос, слово воплощенное заключало в себе всю полноту истины, красоты и добра.

Звуки библейской речи всегда рождали в чуткой душе живой отклик.

Библейское слово – кладезь богопознания, тысячелетней мудрости и нравственного опыта, потому что оно – непревзойденный образец художественной речи. Эта сторона Писания издавна была близка русской литературе. «Мы находим множество лирических поэм в Ветхом Завете, - замечал Николай Язвицкий в 1915 году.- Кроме гимнов и песен, рассеянных в книгах Бытия и Пророков, целая книга Псалмов может почитаться собранием духовных од»

Христианские мотивы входят в литературу разными путями, получают разную художественную разработку. Но они всегда дают творчеству духовно восходящее направление, ориентируют его на абсолютно ценное.

Вся русская литература 19 века была проникнута евангельскими мотивами, представления о жизни, основанные на христианских заповедях, были естественны для людей прошлого века. Ф. М. Достоевский предупреждал и наш 20 век о том, что отступление, «преступление» нравственных норм ведет к разрушению жизни.

Христианская символика в романе «Преступление и наказание» Ф. М. Достоевского

Впервые религиозные темы серьезно вносятся Ф.М. Достоевским. В его творчестве можно выделить четыре главных евангельских идей:

«человек есть тайна»;

«низкая душа, выйдя из-под гнета, сама гнетет»;

«мир спасется красотой»;

«некрасивость убьет».

Писатель с детства знал Евангелие, в зрелом возрасте оно было его настольной книгой. Обстоятельства смертной казни петрашевцев дали пережить состояние на границе смерти, которое обратило Достоевского к Богу. Зимний луч солнца от купола собора ознаменовал физическое воплощение его души. По дороге на каторгу писатель встретился с женами декабристов. Женщины дали ему Библию. С ней он не расставался четыре года. Достоевский пережил жизнь Иисуса как отражение своей: во имя чего страдания? Именно этот самый экземпляр Евангелия Достоевский описывает в романе «Преступление и наказание»: «На комоде лежала какая-то книга…Это был Новый Завет в русском переводе. Книга старая, подержанная, в кожаном переплете». В этой книге очень много страниц, испещренных пометками карандашом и ручкой, некоторые места отмечены ногтем. Эти пометы являются важным свидетельством для понимания религиозных и творческих исканий великого писателя. «Я скажу вам про себя, что я дитя неверия и сознания до сих пор и даже …до гробовой крышки…Я сложил себе символ веры, в котором все для меня ясно и свято. Это символ очень прост; вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но и с ревностной любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если бы кто мне доказал, что Христос вне истины, то мне лучше бы хотелось оставаться с Христом, нежели с истиной». (из письма Ф. М. Достоевского Н. Д. Фонвизиной).

Вопрос веры и безверия стал основным в жизни и творчестве писателя. Эта проблема оказывается в центре его лучших романов: «Идиот», «Бесы», «Братья Карамазовы», «Преступление и наказание». Произведения Федора Михайловича Достоевского наполнены различными символами, ассоциациями; огромное место среди них занимают мотивы и образы, заимствованные из Библии и вводимые писателем для того, чтобы предостеречь человечество, стоящее на пороге глобальной катастрофы, Страшного Суда, конца света. И виной этому, по мнению писателя, общественный строй. Герой «Бесов» Степан Трофимович Верховенский, переосмысливая евангельскую легенду, приходит к выводу: «Это точь-в-точь как наша Россия. Эти бесы, выходящие из больного и входящие в свиней, - это все язвы, вся нечистота, все бесы и все бесенята, накопившиеся в великом и милом нашем больном, в нашей России, за века, за века!»

Для Достоевского использование библейских мифов и образов – не самоцель. Они служили иллюстрациями для его размышлений о трагических судьбах мира и России как части мировой цивилизации. Видел ли писатель пути, ведущие к оздоровлению общества, к смягчению нравов, к терпимости и милосердию? Безусловно. Залогом возрождения России он считал обращение к идее Христа. Тема духовного воскрешения личности, которую Достоевский считал главной в литературе, пронизывает все его творчество.

«Преступление и наказание», в основе которого лежит тема нравственного падения и духовного возрождения человека, - это роман, в котором писатель представляет свое христианство. Причин гибели души может быть много, но вот путь, который ведет к спасению, по убеждению писателя, один – это путь обращения к Богу. Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет», - слышит герой евангельскую истину из уст Сонечки Мармеладовой.

Сделав основой сюжета убийство Раскольниковым старухи-процентщицы, Достоевский раскрывает душу преступника, нарушившего нравственный закон: «не убий» - одна из главных библейских заповедей. Причину же страшных заблуждений человеческого ума, рационально объяснившего и арифметически доказавшего справедливость и пользу убийства вредной старушонки, писатель видит в отступлении героя от Бога.

Раскольников – идеолог. Он выдвигает антихристианскую идею. Всех людей он подразделил на «властелинов» и «тварей дрожащих». Раскольников считал, что «властелинам» позволено все, даже «кровь по совести», а «твари дрожащие» могут только производить себе подобных.

Раскольников попирает святое – незыблемое право для человеческого сознания: он посягает на человека.

«Не убий. Не укради!- записано в древней книге. Это заповеди человечества, аксиомы, принимаемые без доказательства. Раскольников дерзнул усомниться, решил их проверить. И Достоевский показывает, как за этим невероятным сомнением следует тьма других мучительных сомнений и идей для нарушившего нравственный закон, - и кажется, что только смерть способна избавить его от мук: согрешая ближнему, человек вредит себе. Страдание поражает не только душевную сферу преступника, но и его тело: кошмарные сновидения, исступление, припадки, обмороки, лихорадка, дрожь, беспамятство – разрушение идет на всех уровнях. В том, что нравственный закон – это не предрассудки, Раскольников убеждается на собственном опыте: «Разве я старушонку убил? Я себя убил, а не старушонку! Тут так-таки и ухлопал себя, навеки!». Убийство оказалось для Раскольникова не преступлением, а наказанием, самоубийством, отречением от всех и всего. Лишь к одному человеку тянется душа Раскольникова – к Сонечке, к такой же, как и он, отверженной людьми нарушительнице нравственного закона. Именно с образом этой героини связаны евангельские мотивы в романе.

Три раза приходит он к Соне. Раскольников видит в ней своеобразного «союзника» по преступлению. Но на позор и унижение Соня идет ради спасения других. Она наделена даром бесконечного сострадания к людям, во имя любви к ним готова перенести любые страдания. С образом Сони Мармеладовой связан один из важнейших евангельских мотивов в романе – мотив жертвы: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин.15, 13) Подобно Спасителю, претерпевшему голгофские муки ради нас, Соня предала себя на ежедневную мучительную казнь ради чахоточной мачехи и ее голодных детишек.

Соня Мармеладова – главный оппонент Раскольникова в романе. Она – всей судьбой, характером, выбором, образом мыслей, самоощущением противостоит его жестокой и страшной жизненной схеме. Соня, поставленная в те же, что и он, нечеловеческие условия существования, еще более, чем он, униженная, – другая. Иная система ценностей воплотилась в ее жизни. Принеся себя в жертву, отдав свое тело на поругание, она сохранила живую душу и ту необходимую связь с миром, которую разрывает преступивший Раскольников, терзаемый кровью, пролитой во имя идеи. В страдании Сони – искупление греха, без которого не существует мир и творящий его человек, заблудившийся и потерявший дорогу к храму. В страшном мире романа Соня – тот нравственный абсолют, светлый полюс, который притягивает всех.

Но самым важным для понимания идейного смысла романа является мотив духовной смерти отпадшего от Бога человека и его духовного воскресения. «Я есть лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего…Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают»,- говорил Спаситель своим ученикам на Тайной вечере» (Ин. 15, 5-6). Такой сухой ветви подобен и главный герой романа.

В четвертой главе 4 части, являющейся кульминационной в романе, становится понятен замысел автора: не только духовную красоту Сонечки, ее самоотверженность во имя любви, ее кротость показывает читателю Достоевский, но и самое главное - источник силы жить в невыносимых условиях – веру в Бога. Сонечка становится для Раскольникова ангелом-хранителем: читая в квартире Капернаумовых (символический характир этого имени очевиден: Капернаум – город в Галилее, где свершались Христом многие чудеса исцеления больных) ему вечную книгу, а именно эпизод из Евангелия от Иоанна о самом большом чуде, совершенном Спасителем,- о воскресении Лазаря, она пытается заразить его своей верой, перелить в него свои религиозные чувства. Именно здесь звучат слова Христа, очень важные для понимания романа: «Я есмь воскресение и жизнь, верующий в Меня, если и умрет, оживет. И всякий живущий и верующий в Меня не умрет вовек». В этой сцене сталкивается вера Сонечки и безверие Раскольникова. Душе Раскольникова, «убитой» совершенным преступлением, предстоит обрести веру и воскреснуть, подобно Лазарю.

Соня, душа которой полна «ненасытного сострадания», узнав о преступлении Раскольникова, не только посылает его на перекресток («…поклонись, поцелуй сначала землю, которую ты осквернил, а потом поклонись всему свету, на все четыре стороны, и скажи всем, вслух: «Я убил!» Тогда Бог опять тебе жизни пошлет»), но и готова взвалить на себя его крест и идти с ним до конца: «Вместе страдать пойдем, вместе и крест понесем!..» Надевая на него свой крестик, она как бы благословляет его на тяжкий путь крестных мук, которыми только и можно искупить содеянное им. Тема крестного пути – еще один из евангельских мотивов романа «Преступление и наказание».

Путь страдания героя – это путь его к Богу, но путь этот труден и долог. Спустя два года на каторге наступает прозрение героя: в кошмарных снах о моровой язве, поразившей все человечество, легко узнается болезнь Раскольникова; это все та же идея, но только доведенная до своего предела, воплощенная в планетарном масштабе. Человек, отпавший от Бога, теряет способность различать добро и зло и несет в себе страшную опасность для всего человечества. Бесы, вселяясь в людей, ведут мир к гибели. Но бесам будет воля там, где люди изгоняют Бога из своих душ. Картина гибнущего от «страшной моровой язвы», увиденная Раскольниковым, в болезни, в бреду, - непосредственная причина произошедшего с ним переворота. Эти сны послужили толчком к воскресению героя. Не случайно болезнь приурочена ко времени окончания Великого поста и Святой неделе, а на второй неделе после Воскресения Христова происходит чудо преображения, о котором мечтала и молилась Соня, читая евангельскую главу. В эпилоге мы видим Раскольникова плачущим и обнимающим ноги Сони. «Их воскресила любовь…он воскрес, и он знал это... Под подушкой его лежало Евангелие…Эта книга принадлежала ей, была та самая, из которой она читала ему о воскресении Лазаря».

Весь роман «Преступление и наказание» построен на мотиве воскресения человека к жизни новой. Путь героя – путь через смерть к вере и воскресению.

Для Достоевского в центре и бытия, и литературы стоял Христос. Мысль о том, если нет Бога, то все позволено, не давала покоя писателю: «Отвергнув Христа, зальют весь мир кровью». Поэтому евангельские мотивы занимают важнейшее место в прозе Достоевского.

Христианские воззрения Л. Н. Толстого.

Толстой вошел в русскую литературу в 50-ые годы. Его сразу заметила критика. Н.г. Чернышевский выделил две особенности стиля и мировоззрения писателя: интерес Толстого к «диалектике души» и чистота морального чувства (особая нравственность).

Особое самосознание Толстого – это доверие к миру. Для него высшей ценностью являлись естественность и простота. Им владела идея опрощения. Сам Толстой тоже пытался вести простую жизнь, хотя граф, хотя писатель.

Лев Николаевич пришел в литературу со своим героем. Комплекс черт, которые были дороги писателю в герое: совесть («совесть – это Бог во мне»), естественность, жизнелюбие. Идеалом совершенного человека для Толстого являлся не человек идеи, не человек дела, а человек, способный изменить себя.

Роман Толстого «Война и мир» публиковался одновременно с «преступлением и наказанием» Достоевского. Ход романа от искусственности и неестественности к простоте.

Главные герои близки друг другу тем, что они верны идее.

Свою идею о народной, естественной жизни Толстой воплотил в образе Платона Каратаева. «Круглый, добрый человек с успокоительными аккуратными движениями, все умеющий делать «не очень хорошо и не очень дурно», Каратаев ни о чем не задумывается. Он живет, как птица, так же внутренне свободно в плену, как и на воле. Каждый вечер говорит: «Положи, господи камушком, подними калачиком»; каждое утро: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся» - и ничто его не заботит, кроме самых простых естественных потребностей человека, всему он радуется, во всем умеет находить светлую сторону. Его крестьянский склад, его прибаутки, доброта стали для Пьера «олицетворением духа простоты и правды». Пьер Безухов запомнил Каратаева на всю жизнь.

В образе Платона Каратаева Толстой воплотил свою любимую христианскую идею о непротивлении злу насилием.

Только в 70-ые годы Толстой в работе над романом «Анна Каренина» обращается к идее веры. Причиной такого обращения стал кризис, который Толстой пережил в середине 70-ых годов. В эти годы литература для писателя – это самая отвратительная страсть. Толстой хочет отказаться от писательской деятельности, он начинает заниматься педагогикой: учит крестьянских детей, вырабатывает свою педагогическую теорию. Толстой проводит реформы в своем имении, воспитывает своих детей.

В 70-е годы Толстой меняет масштаб художественного интереса. Он пишет о современности. В романе «Анна Каренина» - история двух частных людей: Карениной и Левина. В нем главное – это религиозное отношение к миру. Для романа Толстой взял эпиграф их Библии, из Ветхого Завета: «Мне отмщение, и Аз воздам»

Сначала Толстой хотел написать роман о неверной жене, но замысел в холе работы изменился.

Анна Каренина изменяет мужу, поэтому она грешна. Ей кажется, что она права, естественна, так как Каренина она не любит. Но, сделав эту маленькую ложь, Анна попадает в паутину лжи. Изменились многие отношения и главное - с Сережей. А ведь больше всего на свете она любит сына, но он становится ей чужим. Запутавшись в отношениях с Вронским, Каренина решается на самоубийство. Ей за это воздастся: светской молвой, юридическим законом и судом совести. В романе все эти три возможности осудить поступок Анны Карениной Толстым оспариваются. Только Бог может судить Анну.

Каренина решила отомстить Вронскому. Но в момент самоубийств она обращает внимание на мелкие детали: «Она хотела упасть под поравнявшийся с ней серединою первый вагон. Но красный мешочек, который она стала снимать с руки, задержал ее, и было уже поздно: середина миновала ее. Надо было ждать следующего вагона. Чувство, подобное тому, которое она испытывала, когда, купаясь, готовилась войти в воду, охватило ее, и она перекрестилась. Привычный жест крестного знамения вызвал в душе ее целый ряд девичьих и детских воспоминаний, и вдруг мрак, покрывший для нее все, разорвался, и жизнь предстала ей на мгновение со всеми ее светлыми прошедшими радостями».

Под колесами она чувствует ужас. Она хотела подняться и распрямиться, но какая-то сила мяла и кромсала ее. Смерть Толстым изображается жутко. Мера греха требует меры наказания. Каренину так наказывает Бог и это месть за грех. Толстой начинает воспринимать человеческую жизнь как трагедию.

Только с 80-ых годов Лев Николаевич Толстой приходит к канонической православной вере.

Для Достоевского самой главной была проблема воскресения. А для Толстого эта же проблема интересна как проблема преодоления смерти. «Дьявол», «Отец Сергий» и, наконец, повесть «Смерть Ивана Ильича». Герой этой повести напоминает Каренина. Иван Ильич привык к власти, к тому, что одним росчерком пера можно решить судьбу человека. И именно с ним происходит необычное: поскользнулся, ударился – но этот случайный удар переходит в тяжелую болезнь. Врачи не могут помочь. И приходит сознание близкой смерти.

Все близкие: жена, дочь, сын – становятся чужими герою. Он никому не нужен и страдает по-настоящему. В доме только слуга, здоровый и красивый парень, по-человечески стал близок Ивану Ильичу. Парень говорит: « Почему же не потрудится – все умирать будем».

Это христианская идея: человек один умереть не может. Смерть – это труд, когда умирает один, трудятся все. Умереть в одиночку – это самоубийство.

Иван Ильич – человек атеистического склада, светский человек, обреченный на бездействие, начинает вспоминать свою жизнь. Оказывается, он и не жил по своей воле. Вся жизнь была в руках случая, но все время везло. Это и была духовная смерть. Перед смертью Иван Ильич решается попросить прощения у жены, но вместо «прости!» он говорит «пропусти!». Герой находится в состоянии последней агонии. Жена мешает видеть свет в конце туннеля.

Умирая, он слышит голос: « Все кончено». Иван Ильич услышал эти слова и повторил их в своей душе. «Кончена смерть, - сказал он себе. - Ее нет больше». Его сознание стало другим, христианским. Воскресший Иисус – символ души и совести.

Идея воскрешения души, как основная идея творчества Л. Н.Толстого, стала главной в романе «Воскресенье».

Главный герой романа князь Нехлюдов испытывает на суде страх и пробуждение совести. Он понимает свою роковую роль в судьбе Катюши Масловой.

Нехлюдов – человек честный, естественный. В суде он признается Масловой, которая его не узнала, и предлагает искупить свой грех – жениться. Но она озлоблена, равнодушна и отказывает ему.

Вслед за осужденной Нехлюдов едет в Сибирь. Здесь происходит поворот судьбы: Маслова влюбляется в другого. Но Нехлюдов уже не может ввернуться назад, он стал другим.

От нечего делать он открывает заповеди Христа и обнаруживает, что подобное страдание уже было.

Чтение заповедей повлекло за собой воскресение. «Нехлюдов уставился на свет горевшей лампы и замер. Вспомнив все безобразие нашей жизни, он ясно представил себе, чем мгла бы быть эта жизнь, если бы люди воспитывались на этих правилах. И давно не испытанный восторг охватил его душу. Точно он после долгого томления и страдания нашел вдруг успокоение и свободу.

Он не спал всю ночь и, как это случается со многими и многими, читающими Евангелие в первый раз, читая, понимал во всем их значении слова, много раз читанные и незамеченные. Как губка воду впитывал он в себя то нужное, важное и радостное, что открывалось ему в этой книге. И все, что он читал, казалось ему знакомо, казалось, подтверждало, приводило в сознание то, что он знал уже давно, прежде, но не осознавал вполне и не верил».

Воскресает и Катюша Маслова.

Мысль Толстого, как и Достоевского, заключается в том, что истинное прозрение Бог возможно только через личное страдание. И это вечная идея всей русской литературы. Итогом русской классической литературы является познание Живой Веры.

Христианские мотивы в сказках М. Е. Салтыкова-Щедрина

Так же как и Ф. М. Достоевский и Л. Н. Толстой, М. Е. Салтыков-Щедрин разрабатывал свою систему нравственной философии, имеющую глубинные корни в тысячелетней культурной традиции человечества. Писатель с детства прекрасно знал и понимал Библию, особенно Евангелие, сыгравшее уникальную роль в его самовоспитании, о соприкосновении с великой книгой он вспомнит в последнем своем романе «Пошехонская старина»: «Таким животворным лучом было для меня Евангелие…оно посеяло в моем сердце зачатки общечеловеческой совести. Словом сказать, я уже вышел из сознания прозябания и начал осознавать себя человеком. Мало того: право на это сознание я переносил на других. Доселе я ничего не знал ни об алчущих, ни о страждущих и обремененных, а видел только людские особи, сложившиеся под влиянием несокрушимого порядка вещей; теперь эти униженные и оскорбленные встали передо мной, осиянные светом, и громко вопияли против прирожденной несправедливости, которая ничего не дала им, кроме оков, и настойчиво требовали восстановления попранного права на участие в жизни». Писатель становится защитником униженных и оскорбленных, борцом против духовного рабства. В этой неустанной борьбе верным союзником оказывается Библия. Обнаружить и понять многомерность щедринского творчества позволяют многочисленные библейские образы, мотивы, сюжеты, заимствованные Щедриным как и Ветхого, так и из Нового Завета. Они образно, емко и лаконично передают важное общечеловеческое содержание и выявляют потаенное и страстное стремление писателя войти в душу каждого читателя, разбудить в ней дремлющие нравственные силы. Способность понимать именно потаенный смысл своего существования делает любого человека мудрее, а его мировосприятие философичнее. Развить в себе это умение – во внешнем, сиюминутном видеть вечное, притчевое содержание – помогает своим зрелым творчеством – «Сказками для детей изрядного возраста» - Салтыков-Щедрин.

Сюжет «не то сказки, не то были» «Деревенский пожар» знакомит с крестьянами-погорельцами, с их несчастной долей и прямо сопоставлен с библейской историей об Иове, прошедшем по воле Бога через ужасные, нечеловеческие страдания и мучения во имя испытания искренности и силы его веры. Перекличка носит горько иронический характер. Трагедия современных Иовов страшнее во сто крат: у них нет надежды на благополучный исход, а напряжение душевных сил стоит им жизни.

В сказке «Дурак» стержневым становится евангельский мотив «всех любить надо!», переданных Иисусом Христом людям в качестве нравственного закона: «Люби ближнего твоего…любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и гонящих вас» (Матф., 5). Горький сарказм и глубокую печаль автора вызывает то обстоятельство, что герой Иванушка, сызмальства по природе своей живущий в соответствии с этой заповедью, в человеческом обществе кажется дураком, «блаженным». У писателя возникает трагическое ощущение от этой картины нравственного извращения общества, не изменившегося с того времени, когда Иисус Христос пришел с проповедью любви и кротости. Человечество не выполняет данного Богу обещания, завета. Такое отступничество влечет пагубные последствия.

В сказке-притче «Гиена» сатирик ведет речь об одной «породе» нравственно падших людей – «гиен». В финале возникает евангельский мотив изгнания Иисусом Христом их одержимого человека легиона бесов, вошедших в стадо свиней (Марк,5). Сюжет приобретает не трагическое, а оптимистическое звучание: писатель верит, а Иисус укрепляет в нем веру и надежду, что человеческое никогда окончательно не погибнет и «гиенские» черты, бесовские чары обречены рассеяться и исчезнуть.

Салтыков-Щедрин не ограничивается элементарным использованием в своих произведениях уже готовых художественных образов и символов. Многие сказки соотносятся с Библией на ином, более высоком уровне.

Прочитаем сказку «Премудрый пискарь», чаще всего трактуемую как трагическое размышление о бесплодно прожитой жизни. Неизбежность смерти и неминуемость нравственного суда над самим собой, над прожитой жизнью органично вводят в сказку темы апокалипсиса – библейское пророчество о конце света и о страшном суде.

Первый эпизод – рассказ старого пискаря о том, как «однажды он чуть-чуть в уху не угодил». Для пискаря и других рыб, которых волокли куда-то помимо их воли, всех в одно место, это действительно был страшный суд. Страх сковывал несчастных, горел костер и кипела вода, в которой смирялись «грешные», и только его, безгрешного малыша, отпустили «домой», выбросив в реку. Не столько конкретные образы, как сам тон повествования, сверхъестественный характер события напоминает апокалипсис и заставляет читателя вспомнить о грядущем судном дне, которого никому не избежать.

Второй эпизод – внезапное пробуждение совести у героя перед смертью и его размышления о прожитом. «Вся жизнь мгновенно перед ним пронеслась. Какие были у него радости? Кого он утешил? Кому добрый совет подал? Кому доброе слово сказал? Кого приютил, обогрел, защитил? Кто слышал об нем? Кто об его существовании вспомнит? И на все вопросы ему пришлось отвечать: «Никому, никто». Вопросы, возникающие в сознании пискаря, отсылают к заповедям Христа, дабы убедиться, что ни одной из них жизнь героя не соответствовала. Самый страшный итог даже не в том, что пискарю нечем оправдаться с высоты вечных нравственных ценностей, о которых в «дрожании» за свой «живот» он «нечаянно» забыл. Сюжетом сказки писатель обращается к каждому обычному человеку: тема жизни и смерти в свете библейской символики развивается как тема оправданности человеческого бытия, необходимости нравственного и духовного совершенствования личности.

Так же органично и естественно сближена с Библией и сказка «Коняга», в которой бытовой сюжет о тяжкой доле крестьянина укрупнен до вневременного, вселенского масштаба: в рассказе о происхождении Коняги и Пустоплясов от одного отца, старого коня улавливается отблеск библейского сюжета о двух сыновьях одного отца, Адама,- Каине и Авеле. В «Коняге» мы не найдем точного соответствия библейской истории, но писателю важна близость идеи, художественной мысли двух сюжетов. Библейский рассказ привносит в текст Щедрина мысль об изначальности человеческого греха – смертельной вражды между людьми, которая в сказке приобретает вид драматического разделения русского общества на интеллектуальную элиту и невежественную народную крестьянскую массу, о роковых последствиях этого внутреннего духовного разлома.

В «Христовой ночи» поэтическими средствами воссоздано кульминационное в священной истории событие – воскресение Иисуса Христа на третий день после распятия. Этому событию посвящен главный христианский праздник – Пасха Салтыков-Щедрин любил этот праздник: праздник светлого Христова воскресения приносил удивительное ощущение раскрепощенности, духовной свободы, о которой для всех так мечтал писатель. Праздник символизировал торжество света над мраком, духа над плотью, добра над злом.

То же содержание угадывается и в сказке Щедрина. В ней, не таясь, писатель воспроизводит евангельский миф о воскресении Христа: «Воскресши рано в первый день недели в воскресенье, Иисус явился к Марии Магдалине, из которой изгнал семь бесов. Наконец явился самим одиннадцати апостолам, возлежавшим на вечери…И сказал им: идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари. Кто будет веровать и креститься, спасен будет, а кто не будет веровать, осужден будет» (Марк, 16)

В щедринской сказке это событие совместилось и слилось с другим – изображением Страшного Суда и картиной второго пришествия Иисуса Христа. Изменения евангельского текста позволили писателю сделать не просто понятной, но и зримой, пластически осязаемой идеальную тему сказки – неизбежное воскресение человеческого духа, торжество прощения и любви. Для этого писателем введен в повествование символический пейзаж: темы безмолвия и мрака («равнина цепенеет», «глубокое безмолвие», «снежная пелена», «траурные точки деревень»), символизирующие для писателя «грозную кабалу», рабство духа; и темы звука и света («гудение колокола», «горящие шпили церквей», «свет и тепло»), означающих обновление и освобождение духа. Воскресение и явление Иисуса Христа утверждают победу света над тьмой, духа над косной материей, жизни над смертью, свободы над рабством.

Воскресший Христос три раза встречается с людьми: с бедными, богатыми и Иудой – и судит их. «Мир вам!» - говорит Христос нищему люду, который не утратил веру в торжество правды. И Спаситель говорит, что близок час народного освобождения. Затем обращается к толпе богатеев, мироедов, кулаков. Он клеймит их словом порицания и открывает им путь спасения – это суд их совести, мучительный, но справедливый. Эти встречи заставляют его вспомнить два эпизода жизни: молитву в Гефсиманском саду и Голгофу. В эти моменты Христос ощущал свою близость к богу и к людям, которые тогда еще, не веря ему, издевались над ним. Но Христос осознавал, что они все воплощены в нем одном и, страдая за них, он искупает их грехи собственной кровью.

И вот теперь, когда люди, увидев собственными глазами чудо воскресения и пришествия, «наполнили воздух рыданиями и пали ниц», он простил их, ибо тогда они были ослеплены злобой и ненавистью, а ныне пелена спала с их глаз, и люди увидели мир, залитый светом Христовой правды, уверовали и были спасены. Зло, ослепившее людей, не исчерпывает их природы, они способны внять добру и любви, которые «сын человеческий» пришел пробудить в их душах.

Только Иуду Христос сказки не простил. Предателям нет спасения. Христос проклинает их и обрекает на вечное странствие. Этот эпизод вызвал наиболее острые споры среди современников писателя. Л. Н. Толстой просил изменить финал сказки: ведь Христос принес в мир покаяние и прощение. Чем объяснить такой конец «христовой ночи»? Для писателя Иуда – идейный противник Христа. Он предавал сознательно, оказавшись единственным из всех людей, кто ведал, что творил. Наказание бессмертием соответствует тяжести совершенного Иудой преступления: « Живи, проклятый! И будь для грядущих поколений свидетельством той бесконечной казни, которая ожидает предательство».

Сюжет «Христовой ночи» показывает, что в центре сказочного мира Салтыкова-Щедрина всегда была фигура Иисуса Христа как символ невинного страдания и самопожертвования во имя торжества нравственно-философской истины: «Люби бога и люби ближнего как самого себя». Тема христианской совести, евангельской правды, являющаяся ведущей в книге, связывает отдельные сказки, в нее включенные, в единое художественное полотно.

Изображение социальных неустройств и частных человеческих пороков оборачивается под пером писателя общечеловеческой трагедией и заветом писателя к будущим поколениям обустроить жизнь на новых нравственных и культурных началах.

Н.С. Лесков. Тема праведничества.

«Я люблю литературу как средство, которое даёт мне возможность высказать то, что я считаю за истину и благо…» Лесков был убежден, что литература призвана поднимать дух человеческий, стремиться к высшему, а не низшему, и «цели евангельские» для нее дороже любых иных. Подобно Достоевскому и Толстому, Лесков ценил в христианстве практическую нравственность, устремленность к деятельному добру. «Вселенная когда-нибудь разрушится, каждый из нас умрет еще ранее, но пока мы живем и мир стоит, мы можем и должны всеми зависящими от нас средствами увеличивать сумму добра в себе и кругом себя, - заявлял он. - До идеала мы не достигнем, но если постараемся быть добрее и жить хорошо, то что-нибудь сделаем… Само христианство было бы тщетным, если бы оно не содействовало умножению в людях добра, правды и мира».

Лесков постоянно стремился к богопознанию. «Религиозность во мне была с детства, притом довольно счастливая, то есть такая, которая рано начала мирить во мне веру с рассудком». В личной жизни Лескова часто сталкивалось ангельское божественное начало души с кипучестью, с « нетерпячестью» натуры. Труден был путь его в литературе. Любого верующего, любого ищущего, устремленного к Богу человека жизнь заставляет решать один главный вопрос: как жить по заповедям Божиим в трудной, полной соблазнов и испытаний жизни, как соединить закон небесный с правдой мира, лежащего во зле? Поиски истины оказались непростыми. В условиях мерзости русской жизни стал искать писатель доброе и хорошее. Он увидел, что «русский народ любит жить в атмосфере чудесного и живет в области идей, ищет разрешения духовных задач, поставленных его внутренним миром. Лесков писал: «История земной жизни Христа и святых, чтимых церковью, составляет любимое чтение русского народа; Все другие книги пока мало интересуют его». Поэтому «содействовать народному развитию» - значит, «помогать народу сделаться христианином, ибо он этого хочет и это ему полезно». Лесков уверенно, со знание дела на этом настаивал, говоря: « Я знаю Русь не по-писанному …Я с народом был свой человек». Вот поэтому писатель искал своих героев в народной среде.

«Иконостасом праведников и святых» России назвал М.Горький созданную Н.С.Лесковым галерею самобытных народных характеров. В них претворилась одна из лучших идей Лескова: «Как тело без духа мертво, так и вера без дел мертва».

Россия Лескова пестра, горласта, многоголоса. Но всех рассказчиков объединяет общая родовая черта: они - русские люди исповедующие православно- христианский идеал деятельного добра. Вместе с самим автором они «любят добро просто для самого добра и не ожидают никаких наград от него, где бы то ни было». Как православные люди, они чувствуют себя в этом мире странниками и не привязываются к земным материальным благам. Всем им свойственно бескорыстно-созерцательное отношение к жизни, позволяющее остро ощущать ее красоту. В своем творчестве Лесков зовет русского человека к «духовному прогрессу», нравственному самоусовершенствованию. В 1870-ые годы он идет искать праведников, без которых, по народному выражению, «не стоит ни один город, ни одно село». « Народ, по мнению писателя, не расположен жить без веры, и вы нигде не рассмотрите самых возвышенных свойств его натуры, как в его отношении к вере».

Начав с обета « не успокоится, пока не найду хотя то небольшое число трех праведных, без которых «несть граду стояния», Лесков постепенно расширял свой цикл, включив в него в последнем прижизненном издании 10 произведений: «Однодум», «Пигмей», «Кадетский монастырь», «Русский демократ в Польше», «Несмертельный Голован», « Инженеры-бессеребреники», «Левша», «Очарованный странник», «Человек на часах», «Шерамур».

Будучи первооткрывателем типа праведника, писатель показал значимость его как для общественной жизни: «Такие люди, стоя в стороне от главного исторического движения… сильнее других делают историю», так и для гражданского становления личности: «Таких людей достойно знать и в известных случаях жизни подражать им, если есть сила вместить благородный патриотический дух, который согревал их сердце, окрылял слово и руководил их поступками». Писатель задает вечные вопросы: можно ли жить, не поддаваясь естественным соблазнам и слабостям? Любой ли человек может достичь Бога в душе? Всякий ли найдет дорогу к Храму? Нужны ли миру праведники?

Первый из задуманных Лесковым рассказов цикла – « Однодум» и первый праведник – Александр Афанасьевич Рыжов. Выходец из мелких чиновников, он обладал богатырской внешностью, физическим и нравственным здоровьем.

Основой его праведничества стала Библия. С четырнадцати лет он доставлял почту, и «ни даль утомительного пути, ни зной, ни стужа, ни ветры, ни дождь его не пугали». Рыжов всегда имел с собой заветную книгу, он извлекал из Библии «большие и твердые познания, легшие в основу всей его последующей оригинальной жизни». Герой многое из Библии и знал наизусть и особенно любил Исаию – одного из знаменитых пророков, который дал предсказание о жизни и подвиге Христа. Но главное содержание пророчества Исаии – обличение неверия и пороков людских. Именно один из таких отрывков кричал на болоте юный Рыжов. И библейская мудрость помогла ему выработать нравственные правила, которые он свято соблюдал в своей жизни и деятельности. Эти правила, почерпнутые из Священного писания и из совести героя отвечали как потребностям ума его, так и совести, они стали его нравственным катехизисом: «Бог всегда со мною, а кроме него никого не страшно», « в поте лица твоего ешь хлеб твой», «мзду брать Бог запрещает», «даров не приемлю», «если иметь великое обуздание, то и малым обойтись можно», « дело не в платье, а в рассудке и совести», « ложь заповедью запрещена – я лгать не стану».

Автор характеризует своего героя: «Он честно служил всем и особенно не угождал никому; в мыслях же своих отчитывался Единому, в Коего неизменно и крепко верил, именуя его Учредителем и Хозяином всего сущего», « удовольствие… состояло в исполнении своего долга, служил верою и правдою, в должности был «ретив и исправен», « был умерен во всем», «не был горд»…

Итак, мы видим «библейский чудак» живет по-библейски. Но это не механическое следование установленным нормам, а душой понятые и принятые правила. Они формируют высочайшую планку личности, не позволяющую даже в малом отступать от законов совести.

Александр Афанасьевич Рыжов оставил по себе «память героическую и почти баснословную». Близкой оценкой: «Он сам почти миф, а история его – легенда» - начинается рассказ «Несмертельный Голован», имеющий подзаголовок: «Из рассказов о трех праведниках». Герою этого произведения дается самая высочайшая характеристика: «мифическое лицо» с «баснословной репутацией». Голована прозвали несмертельным в силу убеждения, что он – «человек особенный; человек, который не боится смерти». Чем герой заслужил такую репутацию?

Автор отмечает, что это был «простой человек» из семьи крепостных. И одевался он «мужиком», в вековечный, носимый как в мороз, так и в жару промасленный и почерневший тулуп, однако рубашка была хотя и холщевая, но всегда чистая, как кипень, с длинной цветной завязкой, и она «сообщала наружности Голована нечто свежее и джентльменское,… потому что он в самом деле был джентльмен». В портрете Голована отмечается сходство с Петром 1. В нем было 15 вершков сложение имел сухое и мускулистое, смугл, круглолиц, с голубыми глазами… Спокойная и счастливая улыбка не оставляла его лица ни на минуту. Голован воплощает физическую и духовную мощь народа.

Писатель утверждает, что сам факт появления его в Орле в разгар чумной эпидемии, унесшей множество жизней, не случаен. В годину бедствий народная среда « выдвигает из себя героев великодушия, людей бесстрашных и самоотверженных. В обыкновенное время они не видны и часто ничем не выделяются из массы; но наскочит на людей « пупырушек», и народ выделяет из себя избранника, и тот творит чудеса, которые делают его лицом мифическим, баснословным, несмертельным. Голован и был из таких…»

Герой Лескова удивительно способен к любому труду. Он «кипел в работе с утра до поздней ночи». Это русский человек, который со всем справится.

Голован верит в присущую каждому человеку способность в решительный момент явить добро и справедливость. Вынужденный выступать в роли советчика, он не дает готового решения, а пытается активизировать нравственные силы собеседника: «…Помолись да сделай так, как будто тебе сейчас помирать надо! Вот скажи-ка мне, как бы ты в таком разе сделал?» Тот ответит. А Голован или согласится, или скажет: «А я бы, брат, умираючи, вот как лучше сделал» И расскажет все весело, со всегдашнею улыбкой. Люди настолько верили Головану, что доверили ему вести запись покупок и продаж земельных участков. И погиб Голован за людей: во время пожара утонул в кипящей яме, спасая чужую жизнь или чье-то добро. По мнению Лескова, настоящий праведник не уединяется от жизни, но принимает в ней активное участие, старается помочь ближнему, подчас забывая о своей безопасности. Он идет христианским путем.

Герой повести- хроники «Очарованный странник» Иван Северьяныч Флягин чувствует какую-то предопределенность всего, что случается с ним: будто кто за ним следит и направляет его жизненный путь сквозь все случайности судьбы. От рождения принадлежит герой не только самому себе. Он обещанный Богу ребенок, моленный сын. О своей предназначенности Иван не забывает ни на минуту. Жизнь Ивана выстраивается по известному христианскому канону, заключенному в молитве « о плавающих и путешествующих, в недугах страждущих и плененных». По образу жизни своей это странник – беглый, гонимый, ни к чему земному, материальному не прикипевший. Он прошел через жестокое пленение, через страшные русские недуги и, избавившись «от всякия скорби, гнева и нужды», обратил свою жизнь на служение Богу и народу. По замыслу, за очарованным странником стоит вся Россия, национальный облик которой определен ее православно-христианской верой.

Внешний облик героя напоминает русского богатыря Илью Муромца. Иван обладает неуемной силой, которая иногда прорывается в безрассудных поступках. Эта силушка взыграла у героя в истории с монахом, в поединке с молодцеватым офицером, в битве с богатырем-татарином.

Ключом к разгадке тайны русского национального характера является художественная одаренность Флягина, которая связана с его православно-христианским мировоззрением. Он искренне верит в бессмертие души и в земной жизни человека видит лишь пролог к жизни вечной. Православный человек остро ощущает кратковременность пребывания на этой земле, сознает, что он в мире – странник. Конечной пристанью Флягина оказывается монастырь – дом Божий.

Православная вера позволяет Флягину смотреть на жизнь бескорыстно и благоговейно. Взгляд героя на жизнь широк и полнокровен, так как неограничен ничем узкопрагматическим и утилитарным. Флягин чувствует красоту в единстве с добром и правдой. Картина жизни, развернутая им в рассказе, – это Божий дар.

С православием связана и другая особенность внутреннего мира Флягина: во всех своих действиях и поступках герой руководствуется не головой, а сердцем, эмоциональным побуждением. «У простого русского Бога, - говорил Лесков, - и обиталище простое – «за пазушкой.» Флягин обладает мудростью сердца, а не разума. С юных лет Иван влюблен в жизнь животных, в красоту природы. Но могучая сила, не контролируемая разумом, иногда приводит к ошибкам, имеющим тяжелые последствия. Например, убийство ни в чем не повинного монаха. Русскому национальному характеру, по мнению Лескова, явно не хватает мысли, воли, организации. Это порождает слабости, ставшие, по мысли писателя, русским национальным бедствием.

У лесковского героя есть здоровое «зерно», плодотворная первооснова для живого развития. Это зерно – православие, посеянное в душу Ивана в самом начале его жизненного пути матерью, пошедшее в рост с пробуждением совести в лице периодически являющегося к нему, пострадавшего от его озорства монаха.

Одиночество, испытание пленом, тоска по Родине, трагическая судьба цыганки Груши - все это пробудило душу Ивана, открыло перед ним красоту самоотвержения, сострадания. Он уходит в армию вместо единственного сына старичков. С этих пор смыслом жизни Ивана Флягина становится желание помочь страдающему человеку, попавшему в беду. В монастырском уединении русский богатырь Иван Флягин очищает свою душу, совершая духовные подвиги.

Пройдя через аскетическое самоочищение, Флягин в духе того же народного православия, как его понимает Лесков, обретает дар пророчества. Флягин исполняется страха за народ русский: «И даны мне были слезы, дивно обильные!.. все я о родине плакал». Предчувствует Флягин великие испытания и потрясения, которые в ближайшие годы суждено пережить русскому народу, слышит внутренний голос: «Ополчитесь!» «Разве вы и сами собираетесь идти воевать?» - спрашивают его. « А как же-с? – отвечает герой. - Непременно-с: мне за народ очень помереть хочется».

Подобно многим своим современникам, Лесков считал, что главным в христианском вероучении заповедь действенной любви и что вера без дел мертва. Важно помнить Бога и молиться ему, но этого недостаточно, если не будешь любить ближних и не будешь готовым на помощь всякому, попавшему в беду. Без добрых дел молитва не поможет.

Праведники Лескова - учителя жизни. « Одушевляющая их совершенная любовь ставит их выше всех страхов».

Александр Блок. Евангельская символика в поэме «Двенадцать».

Двадцатый век. Век бурных изменений в России. Русские люди ищут путь, по которому предстоит идти стране. И церковь, которая веками была направляющей нравственного сознания людей, не могла не почувствовать на себе тяжесть отказа народа от вековых традиций. «Гений дол людям новые идеала, а, значит, показал новую дорогу. Люди пошли за ним, без колебаний разрушив и растоптав все, чем существовали долгие века, что складывалось и упрочнялось десятками поколений»,- писал Л. Н. Толстой. Но может ли человек легко и безболезненно отказаться от своего прежнего существования и пойти новым, лишь теоретически просчитанным путем? На этот вопрос пытались ответить многие писатели 20 века.

Эту проблему пытается решить Александр Блок в поэме «Двенадцать», посвященной Октябрю.

Что символизирует образ Иисуса Христа в поэме «Двенадцать»?

Вот какую оценку давали этому образу критики и писатели в разные годы.

П. А. Флоренский: «Поэма «Двенадцать» - предел и завершение блоковского демонизма…Характер прелестного видения, пародийного лика, являющегося в конце поэмы «Иисуса» (отметим разрушение спасительного имени), предельно убедительно доказывают состояние страха, тоски и беспричинной тревоги «удостоившихся такого времени».

А. М. Горький: «Достоевский…убедительно доказал, что Христу нет места на земле. Блок сделал ошибку полуверующего лирика, поставив Христа во главе «Двенадцати»

М. В. Волошин: «Двенадцать блоковских красногвардейцев изображены без всяких прикрас и идеализаций…никаких данных, кроме числа 12, на то, чтобы счесть их апостолами,- в поэме нет. И потом, что же это за апостолы, которые выходят охотиться на своего Христа?.. Блок, поэт бессознательный и притом поэт всем своим существом, в котором, как в раковине, звучат шумы океанов, и он часть сам не знает, кто и что говорит через него».

Е. Ростин: «Чувствует поэт, что эта разбойная Россия близка к Христу…Ибо Христос пришел прежде всего к блудницам и разбойникам и их называл первыми в своем царстве. И оттого станет Христос во главе их, возьмет их кровавый флаг и поведет их куда-то по своим путям неисповедимым».

Совершенно очевидно, что образ Христа – это идейный стержень, символ, благодаря которому «Двенадцать» обрели иное философское звучание.

Поэма имела огромный резонанс по всей России. Она помогла осмыслить происходящее, тем более, что нравственный авторитет Блока был несомненным. Споря с ним, уточняя многозначность образа Христа, люди уточняли и свое отношение к революции, большевикам, большевизму. Нельзя не учитывать и время, 1918 год. Еще никто не мог предсказать, как будут развиваться события, к чему они приведут.

Долгие годы Иисус даже воспринимался как образ первого коммуниста. Это было вполне исторично. В первые годы советской власти большевистские идеи большинством воспринимались именно как новое христианское учение. «Иисус – вершина человечества, осуществляющего в себе величайшую из всех человеческих истин – истину о равенстве всех людей…Вы продолжатели дела Иисуса»,- писал в Совнарком академик Павлов, упрекая большевиков в излишней жестокости, но надеясь быть услышанным.

Но разделял ли такие взгляды автор «Двенадцати». Конечно, он не был безбожником, но отделял Христа от церкви как государственного института самодержавия. Но и Двенадцать обходятся без имени святого, они даже не узнают его. Двенадцать красногвардейцев, идущие «эх, эх, без креста» изображены как убийцы, которым «все дозволено», «ничего не жаль» и «выпить кровушку» - все равно что разгрызть семечко. Моральный уровень их так низок, а жизненные понятия настолько примитивны, что ни о каких глубоких чувствах и высоких помыслах говорить не приходится. Убийство, грабеж, пьянство, разврат, «черная злоба» и равнодушие к человеческой личности - вот облик идущих «державным шагом» новых хозяев жизни, и кромешная тьма неслучайно окружает их. «Господи, благослови!» - восклицают революционеры, не верящие в Бога, но призывающие Его благословить раздуваемый ими «мировой пожар в крови».

Явление Христа с кровавым флагом в руке – эпизод ключевой. Судя по дневниковым записям, эта концовка не давала покоя Блоку, который ни разу не прокомментировал публично смысла последних строк поэмы, но из его записей, не предназначенных для печати, видно, насколько мучительно Блок искал этому объяснение: «Я только констатировал факт: если вглядеться в столбы метели на этом пути, то увидишь «Иисуса Христа». Но я сам глубоко ненавижу этот женственный призрак» «Что Христос идет с ними – несомненно. Дело не в том, «достойны ли они его», а страшно то, что Он опять Он с ними, и другого пока нет; а надо другого? – Я как-то измучен». Христос «в белом венчике из роз» идет впереди людей, творящих насилие и, возможно, уже исповедующих другую веру. Но Спаситель не бросает детей своих, не ведающих, что творят, не соблюдающих данные Им заповеди. Остановить дикий разгул, образумить и вернуть душегубов в лоно Божие – это истинное дело Христа.

В кровавом хаосе Иисус олицетворяет высшую духовность, культурные ценности, невостребованные, но и неисчезающие. Образ Христа – это будущее, олицетворение мечты о действительно справедливом и счастливом обществе. Вот почему Христос «и от пули невредим». Поэт верит в человека, в его разум, в его душу. Конечно, еще не скоро настанет этот день, он даже «невидим», но в том, что он настанет, у Блока сомнений нет.

Леонид Андреев. Ветхозаветные и Новозаветные параллели в творчестве писателя.

Подобно Льву Толстому Леонид Андреев страстно выступил против насилия и зла. Однако он ставил под сомнение толстовскую религиозно-нравственную идею, никогда не связывал с ней освобождение общества от социальных пороков. Проповедь смирения и непротивление была чужда Андрееву. Темой рассказа «Жизнь Василия Фивейского» является «вечный вопрос человеческого духа в его искании свой связи с бесконечностью вообще и бесконечной справедливостью в частности».

Для героя рассказа искание связи с «бесконечной справедливостью», то есть с Богом, оканчивается трагически. В изображении писателя жизнь отца Василия – бесконечная цепь суровых, часто просто жестоких испытаний его безграничной веры в Бога. Утонет его сын, запьет с горя попадья – отец Василий останется все тем же горячо верующим христианином. В поле, куда ушел он, узнав о беде с женой, он « приложил руки к груди и хотел что-то сказать. Дрогнули, но не поддались сомкнутые железные челюсти: скрипнув зубами, поп с силой развел их, - и с этим движением уст его, похожим на судорожную зевоту, прозвучали громкие отчетливые слова:

Я – верю.

Без отзвука потерялся в пустыне неба и частых колосьев этот молитвенный вопль, так безумно похожий на вызов. И точно кому-то возражая, кого-то страстно убеждая и предостерегая, он снова повторил

Я – верю».

А потом сдохнет двенадцатипудовый боров, заболеет дочь, родится идиотом в страхе и сомнении ожидавшийся ребенок. И как прежде, запьет вконец попадья и в отчаянии попытается наложить на себя руки. Дрогнет отец Василий: «Бедная. Бедная. Все бедные. Все плачут. И нет помощи! О-о-о!»

Отец Василий решает снять с себя сан и уехать. «Три месяца отдыхала их душа, и снова вернулась в их дом потерянная надежда и радость. Всею силой пережитых страданий поверила попадья в новую жизнь…» Но судьба приготовила отцу Василию еще одно искусительное испытание: сгорает его дом, умирает от ожогов жена, и разразилась катастрофа. Отдавшись в состоянии религиозного экстаза богосозерцанию, отец Василий хочет совершить сам то, что положено совершить самому Всевышнему – он хочет воскресить мертвого!

« Отец Василий открыл звякнувшую дверь и через толпу… направился к черному, молчаливо ждущему гробу. Остановился, поднял повелительно правую руку и торопливо сказал разлагающемуся телу:

Тебе говорю, встань!»

Трижды произносит он эту сакраментальную фразу, наклоняется к горбу, «ближе, ближе, хватается руками за острые края гроба, почти прикасается к посинелым устам, дышит в них дыханием жизни – смрадным, холодно свирепым дыханием смерти отвечает ему потревоженный труп». И потрясенному священнику приходит, наконец, озарение: « Так зачем же я верил? Так зачем же ты дал мне любовь к людям и жалость – чтобы посмеяться надо мною? Так зачем же всю жизнь мою ты держал меня в плену, в рабстве, в оковах? Ни мысли свободной! Ни чувства! Ни вздоха!» Сокрушенный в своей вере в Бога, не найдя никаких оправданий человеческим страданиям, отец Василий в ужасе и умопомрачении убегает из церкви на широкую и торную дорогу, где и упал замертво, упал « ничком, костлявым лицом в придорожную серую пыль… И в своей позе сохранил он стремительность бега…как будто и мертвый продолжал он бежать».

Легко заметить, что сюжет рассказа восходит к той библейской легенде об Иове, которая занимает одно из центральных мест в размышлениях и спорах героев Достоевского в «Братьях Карамазовых» о божественной справедливости.

Но Леонид Андреев разрабатывает эту легенду так, что история Василия Фивейского, который потерял больше, чем Иов, наполняется богоборческим смыслом.

В рассказе «Жизнь Василия Фивейского» Леонид Андреев ставил и решал «вечные» вопросы. Что есть истина? Что есть справедливость? Что есть праведность и грех?

Эти вопросы он поднимает в рассказе «Иуда Искариот».

Андреев иначе подходит к образу вечного предателя. Он изображает Иуду так, что жаль не распятого Бога-Сына, а самоубийцу Иуду. Используя библейские легенды, Андреев говорит о том, что и в смерти Христа, и в смерти Иуды виноват народ, что человечество напрасно возложило ответственность за произошедшее на Иуду искариота. Заставляя задуматься о «низости рода человеческого», писатель доказывает, что в предательстве Сына Божьего повинны трусливые ученики Пророка. «Как же вы позволили это? Где была ваша любовь?» Тринадцатого апостола, как и Христа, предали все.

Л. Андреев, пытаясь философски осмыслить образ Иуды, призывает задуматься над разгадкой души человеческой, которая убеждена в господстве зла. Гуманистическая идея Христа не выдерживает проверки предательством.

Несмотря на трагический конец, повесть Андреева, как и многие другие его произведения, не дает оснований для вывода о полном пессимизме автора. Всесилие рока касается только физической оболочки человека, обреченного на смерть, но дух его свободен, и никто не в состоянии остановить его духовных исканий. Зародившееся сомнение в любви идеальной – к Богу - приводит героя к реальной любви – к человеку. Ранее существовавшая между отцом Василием и другими людьми пропасть преодолевается, к священнику наконец-то приходит понимание людских страданий. Его потрясают своей простотой и правдой откровения прихожан на исповеди; жалость, сострадание к грешным людям и отчаяние от понимания собственного бессилия помочь им толкают его на бунт против Бога. Ему близки тоска и одиночество угрюмой Насти, метания пьяной попадьи, и даже в Идиоте прозревает он душу «всезнающую и скорбную».

Вера в собственную избранность – это вызов року и попытка преодолеть безумие мира, способ духовного самоутверждения и поиск смысла жизни. Однако, обладая задатками свободного человека, Фивейский не может не нести в себе последствий духовного рабства, пришедшего из опыта прошлого и собственной сорокалетней жизни. Поэтому способ, который он избирает для реализации своих бунтарских замыслов, - свершение чуда «избранником» - архаичен и обречен на провал.

Андреев ставит в «Жизни Василия Фивейского» двуединую проблему: на вопрос о высоких возможностях человека он дает положительный ответ, а вероятность их реализации с помощью божьего промысла оценивает отрицательно.

М. А. Булгаков. Своеобразие осмысления библейских мотивов в романе «Мастер и Маргарита».

30- е годы – трагический период в истории нашей страны, годы безверия, бескультурья. Это конкретное время Михаил Афанасьевич Булгаков помещает в контекст Священной истории, сопоставляя вечное и временное. Временное в романе – это сниженное описание быта Москвы 30-х годов. «Мир литераторов, членов МОССОЛИТа – массовый мир, мир бескультурный и безнравственный» (В. Акимов «На ветрах времени»). Новые деятели культуры люди неталантливые, им неведомо творческое вдохновение, они не слышат «глас божий». Они не претендуют на познание истины. Этому убогому и безликому миру литераторов противопоставлен в романе Мастер - личность, творец, создатель историко-философского романа. Через роман Мастера булгаковские герои выходят в иной мир, другое измерение жизни.

В булгаковском романе евангельский сюжет об Иешуа и Пилате представляет собой роман в романе, являясь его своеобразным идейным центром. Булгаков по-своему рассказывает легенду о Христе. Его герой удивительно осязаем, жизнен. Создается впечатление, что он обычный смертный человек, по-детски доверчивый, простодушный, наивный, но вместе с тем мудрый и проницательный. Он слаб физически, но силен духовно и как бы является воплощением лучших человеческих качеств, провозвестником высоких человеческих идеалов. Ни побои, ни наказания не могут заставить его изменить своим принципам, безграничной вере в преобладание доброго начала в человеке, в «царство истины и справедливости».

В начале булгаковского романа два московских литератора беседуют на Патриарших прудах о поэме, написанной одним из них, Иваном Бездомным. Поэма его атеистическая. Иисус Христос изображен в ней весьма черными красками, но, к сожалению, как живое, реально существующее лицо. Другой литератор, Михаил Александрович Берлиоз, человек образованный и начитанный, материалист, растолковывает Ивану Бездомному, что никакого Иисуса не было, что эта фигура создана воображением верующих людей. И невежественный, но искренний поэт «на все это» соглашается со своим ученым другом. Именно в этот момент в разговор двух приятелей вмешивается появившийся на Патриарших прудах дьявол по имени Воланд и задает им вопрос: «Если бога нет, то, спрашивается, кто же управляет жизнью человеческой и всем вообще распорядком на земле?» «Сам человек и управляет!» - ответил Бездомный. С этого момента и начинается сюжет «Мастера и Маргариты», и главная проблема 20 века, отраженная в романе, – проблема человеческого самоуправления.

Булгаков защищал культуру как великую и вечную общечеловеческую ценность, созданную бесконечным по времени общечеловеческим трудом, усилиями разума и духа. Непрерывающимися усилиями. Разрушение культуры, гонение на интеллигенцию, которую он считал «лучшим слоем в нашей стране», он не мог принять. Это сделало его «протестантом», «сатирическим писателем».

Булгаков отстаивает мысль: человеческая культура не случайность, а закономерность земной и космической жизни.

Двадцатый век – время всевозможных революций: социальных, политических, духовных, время отрицания прежних способов управления человеческим поведением.

«Никто не даст нам избавленья: ни бог, ни царь и ни герой. Добьемся мы освобождения своею собственной рукой» - это идея времени. Но управлять собою и другими человеческими жизнями не так-то легко.

Массовый человек, освобожденный от всего, пользуется «свободой без креста» прежде всего в своих интересах. К окружающему миру такой человек относится как хищник. Новые духовные ориентиры выражать неимоверно трудно. Поэтому, возражая быстрому на ответ Бездомному, Воланд говорит: «Виноват…ведь для того, чтобы управлять, нужно иметь какой-нибудь план хотя бы на смехотворно короткий срок, ну, лет, скажем, в тысячу!» Такой смехотворный план может иметь человек, овладевший культурой, выработавший на ее основе свои жизненные принципы. Человек ответственен за весь распорядок жизни на земле, но еще более ответственен художник.

Вот герои, которые уверены, что не только собой, но и другими управляют(Берлиоз и Бездомный). Но что происходит дальше? Один погибает, другой находится в сумасшедшем доме.

Параллельно с ними показаны другие герои: Иешуа и Понтий Пилат.

Иешуа уверен в возможности человеческого самосовершенствования. С этим булгаковским героем связано представление о добре как признании духовной неповторимости, личной ценности каждого человека («Злых людей не бывает!»). Истину Иешуа видит в гармонии между человеком и миром, и эту истину может и должен открыть каждый; стремление к ней – цель жизни человека. Имея такой план, можно надеяться на «управление» собой и «всем вообще распорядком на земле».

Понтий Пилат, наместник римского императора в Ершалаиме, по службе осуществляющий насилие на поднадзорной земле, изверился в возможность гармонии между людьми и миром. Истина для него – в подчинении навязанному и непреоборимому, хотя и бесчеловечному порядку. Его головная боль – знак дисгармонии, раскола, который переживает этот земной и сильный человек. Пилат одинок, он отдает всю свою привязанность лишь собаке. Он принудил себя примириться со злом и расплачивается за это.

«Сильный ум Пилата разошелся с его совестью. И головная боль – наказание за то, что его разум допускает и поддерживает несправедливое устройство мира». (В. Акимов «На ветрах времени»)

Так в романе происходит открытие «Истинной истины», соединяющей в себе разум и добро, ум и совесть. Человеческая жизнь равна духовной ценности, духовной идее. Все главные герои романа – идеологи: философ Иешуа, политик Пилат, писатели Мастер, Иван Бездомный, Берлиоз, да и «профессор» черной магии Воланд.

Но ведь идея может быть внушенной извне; она может быть ложной, преступной; Булгаков хорошо знает об идеологическом терроре, об идеологическом насилии, которое может быть более изощренном, чем насилие физическое. «Можно «подвесить» человеческую жизнь на ниточку ложной идеи и, обрезав эту ниточку, то есть убедившись в ложности идеи, убить человека», - пишет Булгаков. Сам по себе человек не придет к ложной идее, по своей доброй воле и здравом рассуждении не примет ее в себя, не свяжет с нею – злой, разрушительной, ведущей к дисгармонии – своей жизни. Такая идея может быть лишь навязана, внушена извне. Иначе говоря, среди всех насилий худшее – это насилие идейное, духовное.

Человеческая сила – только от добра, а всякая иная сила – уже от «лукавого». Человек начинается там, где кончается зло.

Роман «Мастер и Маргарита» - роман об ответственности человека за добро.

События глав, в которых рассказывается о Москве 20-30-х годов, происходят во время Страстной недели, во время которой и совершается своеобразная моральная ревизия общества, производимая Воландом и его свитой. «Моральная инспекция всего общества и отдельных ее членов продолжается на протяжении всего романа. В основе любого общества должны лежать не материальные, классовые, политические, а нравственные основания». (В. А. Доманский «Я пришел не судить мир, но спасти мир») За веру в мнимые ценности, за душевную лень в поисках веры человек бывает наказан. И герои романа, люди мнимой культуры, не могут распознать в Воланде дьявола. Воланд появляется в Москве, для того чтобы узнать, стали ли люди лучше за тысячу лет, научились ли они управлять собой, отмечать, что такое хорошо и что такое плохо. Ведь социальный прогресс требует обязательного духовного…. Но Воланда в Москве не узнают не только обыватели, но и люди творческой интеллигенции. Обывателей Воланд не наказывает. Пусть их! Но вот творческая интеллигенция должна нести ответственность, она преступна, потому что вместо истины она пропагандирует догмы, значит, развращает народ, порабощает его. А как было уже сказано, духовное порабощение самое страшное. Вот поэтому наказанию подвергаются Берлиоз, Бездомный, Степа Лиходеев, ибо «каждому будет дано по вере его», «все судимы будут по делам своим». И особую ответственность должен нести художник, Мастер.

По мысли Булгакова, писательский долг в том, чтобы вернуть человеку веру в высокие идеалы, восстановить истину.

Жизнь требует от Мастера подвига, борьбы за судьбу своего романа. Но Мастер не герой, он лишь служитель истины. Он падает духом, отказывается от своего романа, сжигает его. Подвиг свершает Маргарита.

Человеческую судьбу и сам исторический процесс определяет непрерывный поиск истины, следование высшим идеалам правды, добра и красоты.

Роман Булгакова об ответственности человека за собственный выбор жизненных путей. Он – о всепобеждающей силе любви и творчества, возносящей душу к горним высотам истинной человечности.

Евангельский сюжет, изображенный Булгаковым в его романе, обращен также и к событиям нашей отечественной истории. «Писателя тревожат вопросы: что есть истина – следование государственным интересам или ориентация на общечеловеческие ценности? Как появляются предатели, отступники, конформисты?» 1

Диалоги Иешуа и Понтия Пилата проецируются на атмосферу некоторых стран Европы, в том числе и нашей 30-х годов 20-ого века, когда личность беспощадно угнеталась государством. Это порождало всеобщее недоверие, страх, двуличие. Вот почему так ничтожны и мелки в романе людишки, составляющие мир московского мещанства. Автор показывает различные стороны человеческой пошлости, нравственного разложения, высмеивает тех, отступился от добра, утратил веру в высокий идеал, стал служить не богу, а дьяволу.

Нравственное отступничество Понтия Пилата свидетельствует о том, что в условиях любого тоталитарного режима, будь то императорский Рим или сталинская диктатура, даже самый сильный человек может выжить, преуспеть, лишь руководствуясь ближайшей государственной пользой, а не своими нравственными ориентирами. Но, в отличие от установившейся в истории христианства традиции, булгаковский герой не просто трус или отступник. Он обвинитель и жертва. Приказав тайно ликвидировать предателя Иуду, он мстит не только за Иешуа, но и за себя, так как и сам может пострадать от доноса императору Тиверию.

Выбор Понтия Пилата соотносится со всем ходом мировой истории, является отражением вечного конфликта между конкретно-историческим и вневременным, общечеловеческим.

Таким образом, Булгаков, используя библейский сюжет, дает оценку современной жизни.

Светлый ум Михаила Афанасьевича Булгакова, его бесстрашная душа, его рука без содрогания и страха срывает все маски, обнажает все настоящие обличья.

В романе бьет могучим потоком жизнь, в нем торжествует творческое всесилие художника, отстаивающего духовное достоинство искусства в двадцатом веке, художника, которому поэтому подвластно все: бог и дьявол, судьбы людей, сами жизнь и смерть.

Ч. Айтматов. Специфика христианских образов в романе «Плаха».

Двадцать лет спустя после первой публикации «Мастера и Маргариты», появился роман Чингиза Айтматова «Плаха» - и тоже со вставной новеллой о Пилате и Иисусе, но смысл этого приема решительно изменился. В ситуации начавшейся «перестройки» Айтматова уже не волнует драма отношений между писателем и властью, он переносит акцент на драму неприятия народом проповеди Праведника, проводя слишком прямую и даже, пожалуй, кощунственную параллель между Иисусом и героем романа.

Айтматов предложил свое художественное осмысление евангельского сюжета – спора Иисуса Христа и Понтия Пилата об истине и справедливости, о назначении человека на земле. Этот сюжет еще раз говорит о вечности проблемы.

Айтматов известную евангельскую сцену осмысливает с позиций сегодняшнего дня.

В чем видит айтматовский Иисус смысл существования на земле? Смысл - в следовании гуманистическим идеалам. Жить ради будущего.

В романе раскрывается тема возвращения к вере. Человечество, пройдя через страдания и наказания Страшного Суда, должно вернуться к простым и вечным истинам.

Понтий Пилат не принимает гуманистической философии Христа, потому что считает, что человек – зверь, что он не может обойтись без войн, без крови, как плоть не может без соли. Смысл жизни он видит в могуществе, богатстве и власти: « Людей не научат ни проповеди в храмах, ни голоса с неба! Они всегда будут следовать за кесарями, как стада за пастухами, и, преклоняясь перед силой и благами, почитать будут того, кто окажется беспощадней и могущественнее всех»…

Своеобразным духовным двойником Иисуса Христа в романе является Авдий Калистратов, бывший семинарист, изгнанный из семинарии за вольномыслие, за то, что он возмечтал очистить веру от страстей человеческих, от воли кесарей, подчинивших себе служителей церкви Христовой. Он заявил отцу-координатору, что будет искать новую форму Бога взамен старой, пришедшей от времен языческих, побудительные причины своего отступничества объяснил так: «Неужто за две тысячи лет христианства мы не в силах добавить ни одного слова к тому, что было сказано едва ли не в библейские времена?». Уставший от своей и чужой мудрости координатор практически предрекает Авдию судьбу Христа: «И в миру не сносить тебе головы, потому что и в миру не терпят тех, кто подвергает сомнению основополагающие учения, ведь любая идеология претендует на обладание конечной истиной».

Для Авдия нет дороги к истине вне веры в Спасителя, вне любви к Богочеловеку, отдавшему жизнь во имя искупление грехов всего человечества. Христос в воображении Авдия говорит: «Порок всегда легко оправдать. Но мало кто задумывался, что зло властолюбия, которым заражены все, - злейшее из всех зол, и за него однажды род человеческий расплатится сполна. Погибнут народы». Перед Авдием стоит вопрос о том, почему же люди так часто грешат, если точно известно, что нужно делать, чтобы попасть в вожделенное царствие небесное? Либо неверен предуказанный путь, любо они настолько оторвались от Создателя, что не желают к нему возвращаться. Вопрос старый и тяжкий, но требующий ответа от каждой живой души, не погрязшей окончательно в пороке. В романе истину всего два героя и верят в то, что люди в конце концов создадут царствие добра и справедливости: это Авдий и сам Иисус. Душа Авдия переместилась на две тысячи лет назад, чтобы самому увидеть, понять и попытаться спасти того, чья смерть неминуема. Авдий готов отдать жизнь за того, кто ему дороже всего на свете.

Он не только проповедник, но и борец, вступающий в поединок со злом за высокие человеческие ценности. У каждого его оппонентов есть четко сформулированное мировоззрение, оправдывающее его помыслы и поступки. В реальной жизни категории добра и зла стали мифическими понятиями. Многие из них изо всех сил тщатся доказать превосходство собственной философии над христианской. Взять хотя бы Гришана, предводителя одной из мелких шаек, в которую неисповедимыми путями попадает Авдий. Он вознамерился если не победить конкретное зло словом Божьим, то хотя бы раскрыть оборотную сторону для тех, кто может пойти по пути ухода от действительности в наркотические сны. А Гришан противостоит ему как тот самый искуситель, который соблазняет слабого человека псевдораем: «Я вхож к Богу,- говорит он своему противнику,- с черного хода. Своих людей я приближаю к Богу оперативнее, чем кто-либо». Гришан гласно и сознательно проповедует самую привлекательную идею – идею абсолютной свободы. Он говорит: «Мы бежим от массового сознания, чтобы не оказаться в плену толпы». Но это бегство не способно принести избавления даже от самого примитивного страха перед государственными законами. Очень тонко это почувствовал Авдий: «Свобода – лишь тогда свобода, когда она не боится закона». Нравственный спор Авдия с Гришаном, главарем «гонцов» за анашой, в чем-то продолжает диалог Иисуса с Пилатом. Пилата и Гришана объединяет неверие в людей, в социальную справедливость. Но если сам Пилат проповедует «религию» сильной власти, то Гришан – «религию кайфа», подменяя высокое человеческое стремление к нравственному и физическому совершенству наркотическим опьянением, проникновением к Богу «с черного хода». Этот путь к Богу легок, но душа при этом отдается Дьяволу.

Авдий, мечтающий о братстве людей, вековой преемственности культур, взывающий к людской совести, одинок и в этом его слабость, потому что в мире, который его окружает, размыты границы между добром и злом, попраны высокие идеалы, торжествует бездуховность. Он не принимает проповеди Авдия.

Бессильным кажется Авдий перед силами зла. Его сначала жестоко, до полусмерти избивают «гонцы» за анашой, а затем, как Иисуса распинают молодчики из «хунты» Обер-Кандалова. Окончательно утвердившись в своей вере и убедившись в невозможности повлиять святым словом на тех, кто только внешне сохранил облик человеческий, кто способен погубить все сущее на этой многострадальной земле, Авдий не отрекается от Христа – он повторяет подвиг Его. И голосом вопиющего в настоящей пустыне звучат слова распинаемого Авдия: « В мольбе моей своекорыстия нет – я не прошу и толики благ земных и не молю о продлении дней моих. Лишь о спасении душ людских взывать не перестану. Ты, Всемогущий, не оставляй в неведении нас, не позволяй нам оправдания искать в сомкнутости добра и зла на свете Прозрение ниспошли людскому роду». Не напрасна жизнь Авдия. Боль его души, его страдания за людей, его нравственный подвиг заражают других «мировой болью», побуждают их вступать в борьбу со злом.

Особое место в исканиях Авдия занимает его богостроительство. У Айтматова идеал человечества не бог-Вчера, а Бог-Завтра, тот, каким он видится Авдию Калистратову: «…все люди, вместе взятые, есть подобие Бога на земле. И имя есть той ипостаси Бог – Бог-Завтра…Бог-Завтра и есть дух бесконечности, а в целом в нем вся суть, вся совокупность деяний и устремлений человеческих, а потому, каким быть Бог-Завтра – прекрасным или дурным, добросердечным или карающим – зависит от самих людей».

Заключение

Возвращение к Христу как нравственному идеалу вовсе не означает стремления писателей угодить возрождающемуся религиозному сознанию многих наших современников. Оно обусловлено, прежде всего, идеей спасения, обновления нашего мира, лишенного «имени святого».

Многие поэты и прозаики стремились найти истину, определить смысл человеческого бытия. И все они приходили к выводу, что нельзя построить счастье одних на несчастье других. Невозможно отречься от вековых традиций и моральных устоев и на голом месте соорудить всеобщий дом равенства и счастья. Подобное возможно лишь, если идти путем, заложенным в человеке самой природой. Путем гармонии, гуманизма и любви. И проводниками этой истины на земле являются люди, которые сумели почувствовать истинную, чистую и вечную любовь к людям.

Не одно поколение писателей будет обращаться евангельским мотивам, чем ближе человек к вечным истинам, заповедям, тем богаче его культура, его духовный мир.

О, есть неповторимые слова,

Кто их сказал – истратил слишком много.

Неистощима только синева

Небесная и милосердье Бога. (Анна Ахматова).

К Богу - путем красоты.

Поэзия чарующе манит нас как своей приятной, музыкальной, ласкающей ухо формой, так и своим ярким, картинно-выраженным и вдохновляющим содержанием. Ее звуки, полные чудной музыки, отрешая от обыденной суеты, влекут нас в мир идеальной, небесной красоты. Благодаря поэзии мы можем глубже почувствовать полноту жизни с ее радостями и скорбями, которые необходимы для нашего внутреннего роста. Действуя возвышающим, облагораживающим образом на наше сердце, она роднит нас с миром нетленной красоты, в котором царствуют вечная правда и чистая любовь.

Самая высшая красота - это религиозное чувство. И когда поэзия воплощает это чувство, ее впечатление неотразимо. Поэт делается пророком, который показывает как бы озаренную солнцем вершину созерцания, изрекает глубины знаний и чувств. Поэтому прав В. А. Жуковский, когда называет поэзию земной сестрой небесной религии, светлым маяком, зажженным Самим Создателем, чтобы во тьме житейских бурь нам не сбиться с пути.

Многие пути ведут к Господу. Выбор любого из них - предоставлен Творцом нашей свободной воле. Отшельники Фиваиды и Синая устремлялись к Господу путем аскетизма, отрешения от земных соблазнов, путем подавления капризных желаний прихотливой плоти. Поэты шли к той же великой и святой цели другой дорогой. Они не отрешались от восхищения и преклонения перед красотами земной жизни, но видели в них не суетную мишуру, а проявление благости и творчества Всемогущего. Они умели видеть красоту добра и уродство зла. Они становились неутомимыми и самоотверженными искателями красоты в поэзии. Но красота окружающего нас материального мира для поэтов была лишь ступенью к созерцанию иной, потусторонней и духовной красоты.

А. С. Пушкин был убежден, что "служение музам" требует самоуглубления, которое "не терпит суеты," что поэт - это "сын неба," который рожден

Не для житейского волненья,

Не для корысти, не для битв,

Мы рождены для вдохновенья,

Для звуков сладких и молитв.

Только те поэты, чье творчество неразрывно связано с созерцанием высших истин, могут надеяться на то, что их слова, их призывы и их веленья не угаснут вместе со смертью их тела, но будут жить в сердцах их потомков. Труден и тернист творческий путь таких поэтов. Им предназначено улавливать в сердцах людей неясные, едва лишь ощутимые звучания, которые порой непонятны даже их носителям, но осознаются ими в дальнейшем уже со слов поэта. Поэт же обязан услышать эти звучания, понять их, отлить их в стройную форму и возвестить мощным колокольным звоном своего творческого дара.

По указанному графом А. К. Толстым пути: через познание чистых форм земной красоты - к красоте духовной, а от нее - к пределу, к ослепительному сиянию небесной красоты, шли многие русские поэты. Многие из них сходны в своей творческой направленности, несмотря даже на глубокие формальные различия. Служа красоте и совершенствуя данный им свыше талант слова, наши поэты служили Господу, как это ярко выразил Лев А. Мей:

Не верю, Господи, что Ты меня забыл,

Не верю, Господи, что Ты меня отринул:

Я Твой талант в душе лукаво не зарыл,

И хищный тать его из недр моих не вынул.

Чистая красота непременно влечет к возвышенному, идеальному, к небесному. Так, например, проживший много лет вдали от Бога поэт Яков П. Полонский не мог не почувствовать религиозное просветление и на закате своих дней написал:

Жизнь без Христа - случайный сон,

Блажен, кому дано два слуха -

Кто и церковный слышит звон

Те, кто внимательно вчитывались в русскую классику - поэзию или прозу - поражались обильем в ней моральных и религиозных мотивов и сюжетов. Действительно, русские поэты, от великих до самых скромных и теперь почти забытых, посвятили религиозным темам множество своих произведений. Стремление к Богу, ощущение духовного мира и божественных основ мироздания - характерны для русской поэзии. Помещаем здесь лишь часть богатейшего поэтического материала 18-20 веков, распределяя его по следующим темам:

1. Бог, Его величие и любовь (стр. 5-14).

2. Библейские и Евангельские темы (стр.14-37).

3. Добродетели и смысл жизни (стр. 37-50).

4. Молитва, храм и богослужение (стр. 50-66).

Бог, Его величие и любовь

Велик зиждитель наш Господь

Уже прекрасное светило

Простерло блеск свой по земли

И Божии дела открыло.

Мой дух, с веселием внемли,

Чудяся ясным столь лучам,

Представь, каков Зиждитель сам.

Когда бы смертным столь высоко

Возможно было возлететь,

Чтоб к солнцу бренно наше око

Могло, приблизившись, воззреть,

Горящий вечно океан.

Там огненны валы стремятся

И не находят берегов,

Там вихри пламенны крутятся

Борющись множество веков.

Там камни, как вода, кипят,

Горящи там дожди шумят.

Сия ужасная громада

Как искра пред Тобой одна.

О, сколь пресветлая лампада

Тобою, Боже, возжена

Для наших повседневных дел,

Что Ты творить нам повелел.

От мрачной ночи свободившись,

Поля, бугры, моря и лес

И взору нашему открылись,

Исполнены Твоих чудес.

Там всякая взывает плоть:

Велик Зиждитель наш Господь.

Светило дневное блистает

Лишь только на поверхность тел,

Не зная никаких предел.

От светлости Твоих очей

Лиется радость твари всей.

Творец, покрытому мне тьмою

Простри премудрости лучи,

И что угодно пред Тобою,

Всегда творити научи!

И на Твою взирая тварь,

Хвалить Тебя, бессмертный Царь!

М. В. Ломоносов (1711-1765)

Утреннее размышление о Божием величестве

Уже прекрасное светило

Простерло блеск свой по земли

И Божие дела открыло.

Мой дух, с веселием внемли!

Чудяся ясным толь лучам,

Представь, каков Зиждитель сам!

Когда бы смертным толь высоко

Возможно было возлететь,

Чтоб к солнцу бренно наше око

Могло, приближившись, воззреть,

Тогда б со всех открылся стран

Горящий вечно океан.

Там огненны валы стремятся

И не находят берегов;

Там вихри пламенны крутятся,

Борющись множество веков;

Там камни, как вода, кипят,

Горящи там дожди шумят.

Сия ужасная громада

Как искра пред тобой одна.

О коль пресветлая лампада

Тобою, Боже, возжжена

Для наших повседневных дел,

Что ты творить нам повелел!

От мрачной ночи свободились

Поля, бугры, моря и лес

И взору нашему открылись,

Исполненны твоих чудес.

Там всякая взывает плоть:

Велик Зиждитель наш Господь!

Светило дневное блистает

Лишь только на поверхность тел;

Но взор Твой в бездну проницает,

Не зная никаких предел.

От светлости твоих очей

Лиется радость твари всей.

Творец! покрытому мне тьмою

Простри премудрости лучи

И что угодно пред тобою

Всегда творити научи,

И, на твою взирая тварь,

Хвалить Тебя, бессмертный Царь.

М. В. Ломоносов (1711-1765)

Вечернее размышление о Божием величестве при случае великого северного сияния

Лице свое скрывает день;

Поля покрыла мрачна ночь;

Взошла на горы черна тень;

Лучи от нас склонились прочь;

Открылась бездна звезд полна;

Звездам числа нет, бездне – дна.

Песчинка как в морских волнах,

Как мала искра в вечном льде,

Как в сильном вихре тонкий прах,

В свирепом как перо огне,

Так я, в сей бездне углублен,

Теряюсь, мысльми утомлен!

Уста премудрых нам гласят:

Там разных множество светов;

Несчетны солнца там горят,

Народы там и круг веков:

Для общей славы Божества

Там равна сила естества.

Но где ж, натура, твой закон?

С полночных стран встает заря!

Не солнце ль ставит там свой трон?

Не льдисты ль мещут огнь моря?

Се хладный пламень нас покрыл!

Се в ночь на землю день вступил!

О вы, которых быстрый зрак

Пронзает в книгу вечных прав,

Которым малый вещи знак

Являет естества устав, –

Вам путь известен всех планет:

Скажите, что нас так мятет?

Что зыблет ясный ночью луч?

Что тонкий пламень в твердь разит?

Как молния без грозных туч

Стремится от земли в зенит?

Как может быть, чтоб мерзлый пар

Среди зимы рождал пожар?

Там спорит жирна мгла с водой;

Иль солнечны лучи блестят,

Склонясь сквозь воздух к нам густой;

Иль тучных гор верхи горят;

Иль в море дуть престал зефир,

И гладки волны бьют эфир.

Сомнений полон ваш ответ

О том, что окрест ближних мест.

Скажите ж, коль пространен свет?

И что малейших дале звезд?

Несведом тварей вам конец:

Скажите ж, коль велик Творец?

М. В. Ломоносов (1711-1765)

Из оды "Бог"

О Ты, пространством бесконечный,

Живый в движеньи вещества,

Теченьем времени превечный,

Без лиц в трех лицах Божества!

Дух, всюду сущий и единый,

Кому нет места и причины,

Кого никто постичь не мог,

Кто все Собою наполняет,

Объемлет, зиждет, сохраняет,

Кого мы называем - Бог!

… … … … … … ..

Твое созданье я, Создатель!

Твоей премудрости я тварь,

Источник жизни, благ податель,

Душа души моей и Царь!

Твоей то правде нужно было,

Чтоб смертну бездну преходило

Мое бессмертно бытие,

Чтоб дух мой в смертность облачился,

И чтоб чрез смерть я возвратился,

Отец, в бессмертие Твое!

Неизъяснимый, Непостижный!

Я знаю, что души моей

Воображения бессильны

И тени начертать Твоей.

Но если славословить должно,

То слабым смертным невозможно

Тебя ничем иным почтить,

Как им к Тебе лишь возвышаться,

В безмерной разности теряться

И благодарны слезы лить.

Г. Р. Державин (1743-1816).

Коль славен

Коль славен наш Господь в Сионе,

Не может изъяснить язык,

Велик Он в небесах на троне,

В былинках на земле велик,

Везде Господь, везде Ты славен,

Во дни, в ночи сиянием равен.

Ты солнцем смертных осеняешь,

Ты любишь, Боже, нас, как чад;

Ты нас трапезой насыщаешь,

И воздвигаешь вышний град;

Ты смертных, Боже, посещаешь

И благодатию питаешь.

Господь! Да во Твои селенья

И наше пред Тобою пенье

Да будет чистым, как роса!

Тебе в сердцах алтарь поставим,

Тебя, Господь, поем и славим.

М. М. Херасков (1733-1807)

Повсюду вижу Бога моего

Повсюду вижу Бога моего,

Он чад своих отец - и не покинет,

Нет, не отвергнет никогда того,

В ком вера в Милосердного не стынет.

Господь, мой Бог - на суше, на водах,

И в шумном множестве, в мирском волненьи,

И в хижине, и в пышных теремах,

И в пристани души - в уединеньи…

Нет места, коего лучом Своим

Не озарял бы Он, повсюду-сущий;

Нет мрака, нет затменья перед Ним:

Всем близок Благостный и Всемогущий.

В. К. Кюхельбекер (1797-1846)

Вечерняя песнь

Ночь на восходе с вечерней звездою

тихо сияет струей золотою

западный край.

Господи, путь наш - меж камней и терний,

путь наш во мраке: Ты, Свет невечерний,

нас осияй!

Во мгле полунощной, в полуденном зное,

в скорби и радости, в сладком покое,

в тяжкой борьбе -

всюду сияние Солнца Святого,

Божия мудрость, и сила и Слово…

Слава Тебе!

А. С. Хомяков (1804-1860) <

Вездесущие Божие

Присутствие Непостижимой Силы

Таинственно скрывается во всем;

Есть мысль и жизнь в безмолвии ночном,

И в блеске дня, и в тишине могилы,

В движении бесчисленных миров,

В торжественном покое океана,

И в сумраке задумчивых лесов,

И в ужасе степного урагана,

В дыхании прохладном ветерка,

И в шелесте листов перед зарею,

И в красоте пустынного цветка,

И в ручейке, текущем под горою.

И. С. Никитин (1824-1861)

Когда волнуется

желтеющая нива

Когда волнуется желтеющая нива,

И свежий лес шумит при звуке ветерка,

И прячется в саду малиновая слива

Под тенью сладостной зеленого листка.

Когда росой обрызганный душистой,

Румяным вечером, иль утра в час златой

Из-под куста мне ландыш серебристый

Приветливо кивает головой.

Когда студеный ключ играет по оврагу,

И, погружая мысль в какой-то смутный сон,

Лепечет мне таинственную сагу

Про мирный край, откуда мчится он.

Тогда смиряется души моей тревога,

Тогда расходятся морщины на челе,

И счастье я могу постигнуть на земле,

И в небесах я вижу Бога.

М. Ю. Лермонтов (1814-1841) <

По небу полуночи ангел летел

И тихую песню он пел:

И месяц, и звезды, и тучи толпой

Внимали той песне святой.

Он пел о блаженстве безгрешных духов

Под кущами райских садов,

О Боге великом он пел, - и хвала

Его непритворна была.

Он душу младую в объятиях нес

Для мира печали и слез,

И звук его песни в душе молодой

Остался без слов, но живой,

И долго на свете томилась она

Желанием чудным полна,

И звуков небес заменить не могли

Ей скучные песни земли.

М. Ю. Лермонтов

Премудрость Вышняго Творца

Премудрость Вышняго Творца

Не нам исследовать и мерить:

В смиреньи сердца надо верить

И терпеливо ждать конца.

Е. А. Баратынский (1800-1844)

Меня, во мраке и пыли

Меня, во мраке и пыли

Досель влачившего оковы,

Любовью крылья вознесли

В отчизну пламени и слова.

И просветлел мой темный взор,

И стал мне видим мир незримый,

И слышит ухо с этих пор,

Что для других неуловимо.

И с горней выси я сошел,

Проникнут весь ее лучами

И на волнующийся дол

Взираю новыми очами.

И вещим сердцем понял я,

Что все, рожденное от Слова,

Лучи любви кругом лия,

К Нему вернуться жаждет снова.

И жизни каждая струя,

Любви покорная закону,

Стремится силой бытия

Неудержимо к Божью лону.

И всюду звук, и всюду свет,

И всем мирам одно начало;

И ничего в природе нет,

Что бы любовью не дышало.

А. К. Толстой (1817-1875)

Бог один есть свет без тени,

Нераздельно в Нем слита

Совокупность всех явлений,

Всех сияний полнота;

Но струящая от Бога

Сила борется со тьмой;

В Нем могущество покоя,

Вкруг Него времен тревога.

Мирозданием раздвинут

Хаос мстительный не спит;

Искажен и опрокинут

Божий образ в нем дрожит:

И всегда обманов полный

На Господню благодать

Мутно плещущие волны

Он старается поднять

И усильям духа злого

Вседержитель волю дал,

И свершается все снова

Спор враждующих начал.

В битве смерти и рожденья

Основало Божество

Нескончаемость творенья,

Мирозданья продолжение,

Вечной жизни торжество

А. К. Толстой

Господь могуч

Не тем, Господь, могуч, непостижим

Ты пред моим мятущимся сознаньем,

Что в звездный день твой светлый Серафим

Громадный шар зажег над мирозданьем.

И мертвецу с пылающим лицом

Он повелел блюсти Твои законы,

Все пробуждать живительным лучом,

Храня свой пыл столетий миллионы;

Нет, Ты могуч и мне непостижим

Тем, что я сам, бессильный и мгновенный,

Ношу в груди, как оный Серафим,

Огонь сильней и ярче всей вселенной,

Меж тем, как я, добыча суеты,

Игралище ее непостоянства,

Во мне он вечен, вездесущ, как Ты,

Ни времени не знает, ни пространства.

А. А Фет (1820-1892)

Ночное небо

Смотри, смотри на небеса,

Какая тайна в них святая

Проходит молча и сияя

И лишь настолько раскрывая

Свои ночные чудеса,

Чтобы наш дух рвался из плена

Чтоб в сердце врезывалось нам,

Что здесь лишь зло, обман, измена,

Добыча смерти, праха, тлена,

Блаженство ж вечное - лишь там!

А. Н. Майков (1821-1897)

Гимн Богу

Тебе, подымавшему бездны,

Бессмертную славу поет

И солнце, и звездное небо,

И все, что под небом живет.

Тебе, созидавшему в мраке

Предвечные солнца лучи,

И мирная ветка оливы,

И мстительной правды мечи.

Тебе, ниспровергшему в пропасть

Надменного демона тьмы,

Высокие мысли и думы,

И полные правды псалмы.

Тебе, ниспославшему Слово

В наш мир для прозренья слепцов,

Огни, ароматы курильниц,

Моленья во веки веков.

Не Ты ль назначаешь дорогу,

Не Ты ли горишь маяком?

Мой дух не Твое ль дуновенье,

И все мы не в духе ль Твоем?

И Ты, совершающий тайны

В сияющем мире Своем,

Ты слышишь, Ты видишь, Ты любишь,

И жизнь Твоя в сердце моем!

К. М. Фофанов (1862-1911) <

О, Боже мой

О, Боже мой, благодарю

За то, что дал моим очам

Ты видеть мир - Твой вечный храм -

И землю, небо и зарю…

Пускай мученья мне грозят, -

Благодарю за этот миг,

За все, что сердцем я постиг,

О чем мне звезды говорят…

Везде я чувствую, везде

Тебя, Господь, в ночной тиши,

И в отдаленнейшей звезде,

И в глубине моей души.

… … … … …

Хочу, чтоб жизнь моя была

Тебе немолчная хвала;

Тебя за полночь и зарю,

За жизнь и смерть, - благодарю!

Д. С. Мережковский (1866-1941)

В мире все прекрасно

Как в мире все прекрасно:

Лазурный свод небес,

День солнечный и ясный,

Зеленокудрый лес;

В ночи луны сиянье,

Благоуханье роз,

И тихих звезд мерцанье,

И прелесть первых грез,

И ветерка дыханье,

И пенье соловьев,

И сладкое журчанье

Прозрачных ручейков,

И в травке изумрудной

Красуются цветы…

Ужель найти нам трудно

Творца всей красоты?

А. Ярошевская

Могуч и дивен

Могуч и дивен Царь небес

Без меры в творчестве изящном!

Не счесть возвышенных чудес

В Его создании прекрасном!

Он всю вселенную одел, -

Как ризой, - дивной красотою

И быть в движеньи повелел

Вселенной волею святою...

И вот, по манию Творца,

Движенье всюду совершают

Планеты, звезды без конца, -

И красотой Его блистают.

Везде в природе красота!

Везде гармония в твореньи!

Пред ней склоняюсь и всегда

В святом восторге, в умиленьи!

Взгляну ль я взором в небеса,

Взгляну ль на горы, на долины, -

Везде я вижу чудеса,

Везде - волшебные картины!

Везде у Господа небес,

Во всех местах Его вселенной,

Видны явления чудес,

Следы гармонии священной.

Смотрите: яркая заря

С востока пламенем играет;

А с юга радуга, блестя,

Дугою небо покрывает!

И там, на юге, слышен гром;

А с ним и молния сверкает.

И все то зиждется Творцом!

И все от Бога то бывает!

Господь всевластною рукой

Вздымает бури, ураганы

От Бога также и покой,

От Бога стелются туманы.

Господь всему творец и Вождь!

От Бога всякое явленье:

Морозы, иней, град и дождь.

От Бога смерть и воскресенье!

О, много пищи для людей

Найдется здесь: для их суждений,

Для озаренья их идей,

Для их высоких наслаждений!

Везде на лоне широты

Господней чудно и прекрасно!

Средь дивной Божьей красоты

И день один прожить отрадно!

И всю красу из ничего

Создать возмог Творец всевластный:

Из недр лишь Духа Своего

Он вызвал к жизни мир прекрасный!

Везде встречаю я кругом

Великих дел Его явленья

И в чувстве радостном, святом

Пою Ему я песнь хваленья.

Д. Ягодкин

За все Тебя, Господь, благодарю,

Ты после дня тревоги и печали

Даруешь мне вечернюю зарю,

Простор полей и кротость синей дали.

Я одинок и ныне - как всегда,

Но вот закат разлил свой пышный пламень,

И тает в нем вечерняя звезда,

Дрожа насквозь, как самоцветный камень.

И счастлив я печальною судьбой,

И есть отрада сладкая в сознаньи,

Что я - один в безмолвном созерцаньи,

Что всем я чужд и говорю с Тобой.

И. А. Бунин (1870-1953)

"Есть Бог, есть мир. Они живут вовек.

"А жизнь людей мгновенна и убога.

"Но все в себе вмещает человек,

"Который любит мир и верит в Бога."

Н. С. Гумилёв (1886-1921)

Библейские и Евангельские темы.

В час полночный, близь потока,

Ты взгляни на небеса,

Совершаются далеко

В горнем мире чудеса.

Ночи вечные лампады,

Невидимы в блеске дня,

Стройно ходят там громады

Негасимого огня.

Но впивайся в них очами -

И увидишь, что вдали,

За ближайшими звездами,

Тьмами звезды в ночь ушли.

Вновь вглядись - и тьмы за тьмами

Утомят твой робкий взгляд;

Все звездами, все огнями

Бездны синие горят.

В час полночного молчанья,

Отогнав обманы снов,

Ты вглядись душой в писанья

Галилейских рыбаков,-

И в объеме книги тесной

Развернется пред тобой

Бесконечный свод небесный

С лучезарной красотой.

Узришь - звезды мыслей водят

Тайный хор свой вкруг земли;

Вновь вглядись - другия всходят,

Вновь вглядись, и там вдали

Звезды мыслей, тьмы за тьмами,

Всходят, всходят без числа,

И зажжется их огнями

Сердца дремлющая мгла.

А. С. Хомяков (1804-1860)

Новый Завет

Измученный жизнью суровой,

Не раз я себе находил

В глаголах Предвечного Слова

Источник покоя и сил.

Как дышат святые их звуки

Божественным чувством любви,

И сердца тревожные муки

Как скоро смиряют они!…

Здесь все в чудно-сжатой картине

Представлено Духом Святым:

И мир, существующий ныне,

И Бог, управляющий им,

И сущего в мире значенье,

Причина, и цель, и конец,

И вечного Сына рожденье,

И крест, и терновый венец.

Читая, молиться в тиши,

И плакать, и черпать уроки

Из них для ума и души!

И. С. Никитин (1824-1861)

Евангелие

Благоговейною рукою

Касаюсь вещих я листков,

И путеводною звездою

Мне в них сияет свет Христов.

В минуты скорби и сомнений,

В часы невыплаканных дум,

Где вожделенных разрешений

Отыщет истомленный ум?

И за страницею страница

Мне вечной правдою горит,

И все тут, все - слова и лица -

Успокоенье мне дарит.

Готов презреть я жизни холод,

Ее томящий, смутный гнет,

И сердцем снова свеж и молод

Гляжу с надеждою вперед.

Н. Поздняков

(Исаия 6 гл.)

Духовной жаждою томим,

В пустыне мрачной я влачился,

И шестикрылый Серафим

На перепутье мне явился.

Перстами легкими, как сон,

Моих зениц коснулся он:

Отверзлись вещие зеницы,

Как у испуганной орлицы.

Моих ушей коснулся он,

И их наполнил шум и звон:

И внял я неба содроганье,

И горний ангелов полет,

И гад морских подводный ход,

И дольней розы прозябанье.

И он к устам моим приник

И вырвал грешный мой язык,

И празднословный, и лукавый,

И жало мудрое змеи

В уста замерзшие мои

Вложил десницею кровавой.

И он мне грудь рассек мечом,

И сердце трепетное вынул,

И угль, пылающий огнем,

Во грудь отверстую водвинул.

Как труп, в пустыне я лежал,

И Бога глас ко мне воззвал:

"Восстань, Пророк, и виждь, и внемли,

Исполнись волею Моей,

И обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей!"

А. С. Пушкин (1799-1837)

С тех пор, как Вечный Судия

Мне дал всеведенье пророка,

В очах людей читаю я

Страницы злобы и порока.

Провозглашать я стал любви

И правды чистые ученья, -

В меня все ближние мои

Бросали бешенно каменья.

Посыпал пеплом я главу,

Из городов бежал я нищий,

И вот в пустыне я живу,

Как птицы, даром Божьей пищи.

Завет Предвечнаго храня,

Мне тварь покорна там земная,

И звезды слушают меня,

Лучами радостно играя.

Когда ж чрез шумный град

Я пробираюсь торопливо,

То старцы детям говорят

С улыбкою самолюбивой:

"Смотрите, вот пример для вас!

Он горд был, не ужился с нами;

Глупец - хотел уверить нас,

Что Бог гласит его устами!

Смотрите ж, дети, на него,

Как он угрюм, и худ, и бледен!

Смотрите, как он наг и беден,

Как презирают все его!"

М. Ю. Лермонтов

(Быт. 28: 10-19)

Бежал Иаков пред родною кровью,

Усталый лег на ложе земляном,

Там, камень положив под изголовье,

Забылся юноша глубоким сном.

И вот ему видение предстало:

Как цепь златая, с неба до земли

Таинственная лествица блистала,

И ангелы по ней, белея, шли.

То вверх, то вниз, воздушными стопами

Едва касаясь светлых ступеней,

Волнуя душу, схваченную снами,

Предчувствием ее грядущих дней.

А на вершине лествицы чудесной,

Как тень, был Некто, ангелов Господь,

И в ослепленьи радости небесной

Не мог Иаков ужас побороть.

И пробудился и воззвал он к Богу:

"Священно место это, здесь Творец!"

И указал Израилю дорогу

В обетованную страну Отец.

Он камень, взятый им под изголовье,

Помазал, и воздвиг, и посвятил

С благоговеньем, трепетом, любовью

Властителю и душ и умных Сил.

То первый был изгнанника-еврея

Прообраз храма и земной алтарь,

Здесь первое помазанье елея,

Доныне освящающее тварь.

М. Лот-Бородина.

(1 Цар. 17:31-58)

Певец Давид на подвиг ратный

Не брал ни тяжкого меча,

Ни шлема, ни брони булатной,

Ни лат Саулова плеча;

Но духом Божьим осененный,

Он в поле камень брал простой,

И падал враг иноплеменный,

Сверкая и гремя броней.

И ты, - когда на битву с ложью

Восстанет правда дум святых, -

Не налагай на правду Божью

Гнилую тяжесть лат земных.

Доспех Саула - ей окова,

Саулов тягостен шелом:

Ее оружье - Божье слово,

А Божье слово - Божий гром.

А. С. Хомяков (1804-1860)

Псалмопевец Давид

(1 Цар. 16:21-23)

О царь! Скорбит душа твоя,

Томится и тоскует, -

Я буду петь: пусть песнь моя

Твою печаль врачует.

Пусть звуком арфы золотой

Святое песнопенье

Утешит дух унылый твой

И облегчит мученье.

Их человек создать не мог, -

Не от себя пою я:

Те песни мне внушает Бог,

Не петь их - не могу я.

О царь! Ни звучный лязг мечей,

Ни юных дев лобзанья,

Не заглушат тоски твоей

И жгучьего страданья.

Но лишь души твоей больной

Святая песнь коснется, -

Мгновенно скорбь от песни той

Слезами изольется.

И вспрянет дух унылый твой,

О царь! И торжествуя,

У ног твоих, властитель мой,

Пусть за тебя умру я.

К. Р. (Вел. кн. Константин Конст. Романов, 1852-1915) <

Псалтирь Давида

(1 Пар. 16:7)

Льются с Давидовых струн золотых

Аккорды святых песнопений,

Крылом лучезарным трепещет от них

Гармонии сладостный гений.

Все славит в них Бога единого сил:

Потоки, и бездны, и горы,

И вторят напеву алмазных светил

Стозвездные стройные хоры.

Л. И. Пальмин (1841-1891)

14-ый Псалом

Кому, о Господи, доступны

Твои Сионские высоты?

Тому, чьи мысли неподкупны,

Чьи целомудренны мечты;

Кто дел своих ценою злата

Не взвешивал, не продавал,

Не ухищрялся против брата

И на врага не клеветал,

Ему со страхом поклонялся,

С любовью плакал перед Ним.

И свят, о Боже, Твой избранник!

Мечом ли руку ополчит, -

Велений Господа посланник, -

Он исполина сокрушит.

В венце ли он - его народы

Возлюбят правду: весь и град

Взыграют радостью свободы

И нивы златом закипят.

Возьмет ли арфу - дивной силой

Дух преисполнится его,

И, как орел ширококрылый,

Взлетит до неба Твоего!

Н. М. Языков (1803-1847)

18-ый Псалом

Ночь ночи открывает знанье,

Дню ото дня передается речь,

Чтоб славу Господа непопранной сберечь,

Восславить Господа должны Его созданья.

Все от Него - и жизнь и смерть,

У ног Его легли, простерлись бездны,

О помыслах Его вещает громко твердь,

Во славу дел Его сияет светоч звездный.

Выходит солнце - исполин,

Как будто бы жених из брачного чертога,

Смеется светлый лик лугов, садов, долин,

От края в край небес идет дорога.

Свят, свят Господь, Зиждитель мой!

Перед лицом Твоим рассеялась забота.

И сладостней, чем мед, и слаще капель сота

Единый жизни миг, дарованный Тобой.

К. Д. Бальмонт (1867-1943)

70-ый Псалом

В Тебе надежду полагаю,

Всесильный Господи, всегда,

К Тебе и ныне прибегаю,

Да век спасуся от стыда!

Святою правдою Твоею

Избавь меня от злобных рук:

Склонись молитвою моею

И сокруши коварный лук.

Поборник мой и Бог мой буди

Против стремящихся врагов,

И бренной сей и тленной груди

Стена, защита и покров!

Спаси меня от грешных власти

И преступивших Твой закон.

Не дай мне в челюсти их впасти,

Зияющих со всех сторон.

В терпении моем, Зиждитель,

Ты был от самых юных дней

Помощник мой и Покровитель,

Пристанище души моей!

М. В. Ломоносов (1711-1765)

Ветка Палестины

Скажи мне, ветка Палестины,

Где ты росла, где ты цвела,

Каких холмов, какой долины

Ты украшением была?

У вод ли чистых Иордана

Востока луч тебя ласкал,

Ночной ли ветр в горах Ливана

Тебя сердито колыхал?

Молитву ль тихую читали

Иль пели песни старины,

Когда листы твои сплетали

Салима бедные сыны?

И пальма та жива ль поныне?

Все также манит в летний зной

Она прохожего в пустыне

Широколиственной главой?

Или в разлуке безотрадной

Она увяла, как и ты,

И дольний прах ложится жадно

На пожелтевшие листы?…

Поведай: набожной рукою

Кто в этот край тебя занес?

Грустил он часто над тобою?

Хранишь ли след горючих слез?

Иль, Божьей рати лучший воин,

Он был с безоблачным челом,

Как ты, всегда небес достоин

Перед людьми и божеством?

Заботой тайною хранима,

Перед иконой золотой

Стоишь ты, ветвь Ерусалима,

Святыни верный часовой.

Прозрачный сумрак, луч лампады,

Кивот и крест - символ святой,

Все полно мира и отрады

Вокруг тебя и над тобой.

М. Ю. Лермонтов (1814-1841 г,)

В Рождественскую ночь

О, как бы я желал, огнем пылая веры

И душу скорбную очистив от грехов,

Увидеть полумрак убогой той пещеры,

Для нас где воссияла Вечная Любовь,

Где Дева над Христом стояла Пресвятая,

Взирая на Младенца взглядом, полным слез,

Как будто страшные страданья прозревая,

Что принял на кресте за грешный мир Христос!

О, как бы я хотел облить слезами ясли,

Где возлежал Христос-Младенец, и с мольбой

Припасть, - молить Его о том, чтобы погасли

И злоба, и вражда над грешною землей.

Чтоб человек в страстях, озлобленный, усталый,

Истерзанный тоской, жестокою борьбой,

Забыл столетия больного идеалы

И вновь проникся крепкой верою святой, -

О том, чтоб и ему, как пастырям смиренным,

В Рождественскую ночь с небесной высоты

Звезда чудесная огнем своим священным

Блеснула, полная нездешней красоты.

О том, чтоб и его, усталого, больного,

Как древних пастырей библейских и волхвов,

Она всегда б вела в ночь Рождества Христова

Туда, где родились и Правда, и Любовь.

В. Иванов

С нами Бог

Во тьму веков та ночь уж отступила,

Когда, устав от злобы и тревог,

Земля в объятьях неба опочила

И в тишине родился с нами Бог.

И многое уж невозможно ныне:

Цари на небо больше не глядят,

И пастыри не слушают в пустыне,

Как ангелы про Бога говорят.

Но вечное, что в эту ночь открылось,

Несокрушимо временем оно,

И Слово вновь в душе твоей родилось,

Рожденное пред яслями давно.

Да! С нами Бог - не там, в шатре лазурном,

Не за пределами бесчисленных миров,

Не в злом огне и не в дыханьи бурном,

И не в уснувшей памяти веков.

Он здесь, теперь, средь суеты случайной,

В потоке мутном жизненных тревог,

Владеешь ты всерадостною тайной:

Бессильно зло! Мы вечны: с нами - Бог!

В. С. Соловьев (1853-1900)

Рождество Христово

Пусть все поругано веками преступлений,

Пусть незапятнанным ничто не сбереглось,

Но совести укор сильнее всех сомнений,

И не погаснет то, что раз в душе зажглось.

Великое не тщетно совершилось;

Недаром средь людей явился Бог;

К земле недаром небо преклонилось,

И распахнулся вечности чертог.

Родился в мире Свет, и Свет отвергнут тьмою,

Но светит Он во тьме, где грань добра и зла,

Не властью внешнею, а правдою самою

Князь века осужден и все его дела.

В. С. Соловьев

Спаситель

(из поэмы "Грешница")

В Его смиренном выраженьи

Восторга нет, ни вдохновенья,

Но мысль глубокая легла

На очерк дивного чела.

То не пророка взгляд орлиный,

Не прелесть ангельской красы -

Делятся на две половины

Его волнистые власы;

Поверх хитона упадая,

Одета риза шерстяная

Простою тканью стройный рост

В движеньях скромен Он и прост.

Ложась вкруг уст Его прекрасных,

Слегка раздвоена брада;

Таких очей благих и ясных

Никто не видел никогда…

… … … … … …

Любовью к ближним пламенея,

Народ смиренью Он учил,

Он все законы Моисея

Любви закону подчинил.

Не терпит гнева Он, ни мщенья,

Он проповедует прощенье,

Велит за зло платить добром,

Есть неземная сила в Нем.

Слепым Он возвращает зренье,

Дарит и крепость, и движенье

Тому, кто был и слаб, и хром.

Ему признания не надо,

Сердец мышленье отперто,

Его пытующего взгляда

Еще не выдержал никто,

Целя недуг, врачуя муку,

Везде спасителем Он был

И всем простер благую руку

И никого не осудил…

А. К. Толстой (1817-1876)

(из поэмы "Иоанн Дамаскин")

Я зрю Его передо мною

С толпою бедных рыбаков,

Он тихо, мирною стезею,

Идет средь зреющих хлебов.

Благих речей Своих отраду

В сердца простые Он льет,

Он правды алчущее стадо

К ее источнику ведет.

Зачем не в то рожден я время,

Когда меж нами, во плоти,

Неся мучительное бремя,

Он шел на жизненном пути?

Зачем я не могу нести,

О, мой Господь, Твои оковы,

Твоим страданием страдать,

И крест на плечи Твой приять,

И на главу венец терновый?

О, если б мог я лобызать

Лишь край святой Твоей одежды,

Лишь пыльный след Твоих шагов.

О, мой Господь, моя надежда,

Моя и сила, и покров!

Тебе хочу я все мышленья,

Тебе всех песней благодать,

И думы дня, и ночи бденья,

И сердца каждое биенье,

И душу всю мою отдать!

А. К. Толстой

Искушение в пустыне

Когда Божественный бежал людских речей

И празднословной их гордыни,

И голод забывал и жажду многих дней,

Его, взалкавшего, на темя серых скал

Князь мира вынес величавый:

"Вот здесь, у ног Твоих, все царства, - он сказал, -

С их обаянием и славой! -

Признай лишь явное, пади к моим ногам,

Сдержи на мне порыв духовный, -

И всю эту красу, всю власть Тебе отдам

И покорись в борьбе неравной."

Но Он ответствовал: "Писанию внемли:

Пред Богом Господом лишь преклоняй колени."

И сатана исчез, - и ангелы пришли

В пустыне ждать Его велений.

А. А. Фет (1820-1892) <

Нагорная проповедь

(Мт. 5-7 гл.)

О, кто сей муж среди народа,

Где замерла людская молвь,

Пред кем затихла вся природа, -

Поток чьих льется дивных слов?

То слово - Бог, Христос Спаситель

Сидит среди учеников,

Святой, Великий Искупитель

Людских бесчисленных грехов.

Христос вполне с учениками

Беседу краткую ведет,

Своими чудными устами

Он тьму сердец к Себе влечет.

"Блажен, кто духом нищ бывает," -

Так говорит Господь с горы, -

"Небес он царство получает

И с ним духовные дары.

Блажен, кто слезы льет рекою,

Все сокрушаясь о грехах -

Настанет час его покоя,

Господь утешит в небесах.

Блажен, кто жизни дни земной

Проводит, кротостью дыша -

Наследница земли иной

Его высокая душа.

Блажен, кто алчен к правде будет,

Кому наносит горе лжец.

В себе неправду кто осудит, -

Того насытит Сам Творец.

Блажен, кто милость, подаянье

Дарует ближнему - того

За доброту, за состраданье

Помилует и самого.

Блаженны чистые сердцами

Коль душу берегут свою

От зла, - духовными глазами

Те узрят Господа в раю.

Блажен, кто носит мир с собою,

Кто миролюбие дает:

Господь почтет того хвалою

И сыном Божьим наречет.

Блаженны те, кому изгнанье

Должно за правду перенесть -

Своим те могут за страданье

Все царство Божие почесть.

Блаженны вы, стократ счастливы,

Когда вас будут поносить,

Злословить, гнать не справедливо -

Из-за Меня вас не любить.

О, радуйтесь и веселитесь:

Награда ваша велика.

Не бойтесь горя, не кручиньтесь,

Как станет жизнь вам не легка.

Так искони и всюду гнали

Пророков, посланных Творцом,

И все они претерпевали

Гоненье, муки пред концом.

"Вы соль земли, а потеряет

Коль силу крепкую она,

Ничто ей сил не возвращает,

И не к чему соль не годна.

Как равно только на попранье -

Вон выбросить ее людям;

Пример вам этот в назиданье,

Поведайте его сынам.

Вы мира свет. Не может быть,

Чтоб город, на горе стоящий,

От взоров мог себя укрыть,

И видит всяк его смотрящий.

Под опрокинутый сосуд

Свечу, зажегши, ведь не ставят:

Чтоб всем был свет, ее зажгут,

Тогда лишь, как в подсвечник вправят.

Да светит так перед людьми

Ваш свет, чтоб видели они,

Чтоб добрыми от вас делами

Отец был славен во все дни."

"В законе древнем вы читали:

Люби ты ближних всех своих,

И так же из него узнали:

Ты ненавидь врагов земных.

А Я вам говорю: любите

И ближних,и врагов своих,

Не любящим благотворите,

За зло вам не карайте их.

Кто мучит вас, кто проклинает,

Благословляйте вы того;

Кто гонит вас и обижает

Всегда молитесь за него.

Тогда откроются пред вами

Со всем блаженством небеса,

Глаголю: будете сынами

Тогда Небесного Творца.

Над добрыми и злыми,

Не ставя разницу меж ними,

Он солнцу быть повелевает

И то ж по благости своей

На праведных и на людей

Неправедных дождь посылает.

Коль вы считаете, что надо

Тех лишь, кто любит вас любить,

Какая вам за то награда?

Так мытарям лишь сродно жить.

И что хорошего творите,

Приветствуя родных одних;

На жизнь язычников взгляните,

Не лучше вы живете их.

Так будьте ж совершенны вы,

Как совершен Небес Отец,

Чтобы быть сынами Иеговы…

Тогда ждет славный вас конец.

Притча о жадном богаче

(Лк. 12:16-21)

На ниве богача был урожай хлебов,

Он думал: "Некуда собрать моих плодов,

Как приготовить дом к такому урожаю?

А вот, что сделаю: все житницы сломаю,

Большие выстрою и соберу туда

Мой хлеб, мое добро, и я скажу тогда

Душе моей: "Душа простись навек с тревогой,

Покойся, - у тебя лежит именье много

На годы многие: гони заботы прочь.

Ешь, пей и веселись!" - "Безумец, в эту ночь

Отнимут жизнь твою, - сказал Господь. - Несчастный,

Кому достанутся твой дом и труд напрасный?"

Д. С. Мережковский (1866-1941)

Притча о птицах и лилиях

К чему о пище, об одежде,

Живя заботиться весь век?

Не о душе ль ты должен прежде

Помыслить, бренный человек?

Взгляни на птиц под небесами:

Не сеют и не жнут оне,

Но сыты Божьими дарами.

Не выше ль их ты на земле?

И кто себе, заботясь, может

Еще хоть локоть росту дать?

И для чего тебя тревожит

Забота, где одежду взять?

Взгляни на лилии, как в поле

Они красуются, растут;

Оне в своей смиренной доле

Труда не знают, не прядут.

Но им убор их величавый

Сам Бог соткал: о, верь ты Мне,

И Соломон в сияньи славы

Не одевался, как оне!

Когда ж так убран злак ничтожный,

Который завтра бросят в печь, -

О, маловеры! Как возможно,

Чтоб вас Господь не стал беречь?

Я. Грот (1812-1893)

Фарисей и мытарь

(Лк. 18:10-14)

В Господень храм вошел молиться

Однажды гордый фарисей

И, возведя на небо взоры,

Хвалился святостью своей.

"Благодарю Тебя, о Боже, -

Так он в молитве говорил, -

За то, что праведно и свято

Я жизнь доныне проводил.

Я не таков, как эти люди,

Что утопают во грехах,

Чьи дни в неправде протекают

И в беззаконных злых делах.

Вот там мытарь стоит у двери.

Я не него не похожу:

Пощусь два раза я в неделю,

В храм десятину приношу!...

Мытарь стоял главой поникнув

И в грудь с тоскою ударял:

"Помилуй грешника, О Боже -

Так он смиренно повторял.

И был он Господом оправдан

И за смиренье вознесен...

Господь смиренных возвышает,

А гордых всех смиряет Он...

Е. Миллер

Исцеление глухонемого

(Марк 9:17-27)

Был к Иисусу приведен

Родными отрок бесноватый:

Со скрежетом и в пене он

Валялся корчами объятый.

"Изыде, дух глухонемой!"

Сказал Господь. И демон злой

Сотряс его и с криком вышел, -

И отрок понимал и слышал.

Был спор учеников о том,

Что не был им тот бес покорен,

И Он сказал: "Сей род упорен:

Молитвой только и постом

Его природа одолима."

М. А. Волошин (1877-1931)

Воскрешение Лазаря

(Иоан. 11 гл.)

О, Царь и Бог мой! Слово силы

Во время оно Ты сказал, -

И сокрушен был плен могилы,

И Лазарь ожил и восстал.

Молю, да слово силы грянет,

Да скажешь "встань!" душе моей, -

И мертвая из гроба встанет,

И выйдет в свет Твоих лучей.

И оживет, и величавый

Ее хвалы раздастся глас

Тебе - сиянью Отчей славы,

Тебе - умершему за нас!

А. С. Хомяков (1804-1860)

Вход в Иерусалим

(Иоан. 12 гл.)

Широка, необозрима,

Чудной радости полна,

Из ворот Иерусалима

Шла народная волна.

Галилейская дорога

Оглашалась торжеством:

"Ты идешь во имя Бога,

Ты идешь в Свой царский дом!

Честь Тебе, наш Царь смиренный,

Честь Тебе, Давидов Сын!"

Так, внезапно вдохновенный,

Пел народ. Но там один,

Недвижим в толпе подвижной,

Школ воспитанник седой,

Гордый мудростию книжной,

Говорил с усмешкой злой:

"Это ль Царь ваш, слабый, бледный,

Рыбаками окружен?

Для чего Он в ризе бедной,

И зачем не мчится Он,

Силу Божью обличая,

Весь одеян черной мглой,

Пламенея и сверкая

Над трепещущей землей?"

И века прошли чредою,

И Давидов Сын с тех пор,

Тайно правя их судьбою,

Усмиряя буйный спор,

Налагая на волненье

Цель любовной тишины,

Мир живет, как дуновенье

Наступающей весны.

И в трудах борьбы великой

Им согретые сердца

Узнают шаги Владыки,

Слышат сладкий зов Отца.

А. С. Хомяков

"Что есть истина?"

(Иоан. 18:38)

"Что истина?" - Пилат Ему сказал

И руку поднял высоко над головою,

И, говоря о том, слепец не знал,

Что Истина пред ним с поникшей головою.

В томлении изменчивых путей,

Блуждая в темноте усталыми ногами,

Об истине тоскуем мы сильней,

Не зная, что Она всегда, везде пред нами.

П. П. Булыгин

(Иоан. 19 гл.)

Вокруг креста толпа стояла,

И грубый смех звучал порой…

Слепая чернь не понимала,

Кого насмешливо пятнала

Своей бессильною враждой.

Что сделал Он? За что на муку

Он осужден, как раб, как тать,

И кто дерзнул безумно руку

На Бога своего поднять?

Он в мир вошел с святой любовью,

Учил, молился и страдал, -

И мир Его невинной кровью

Себя навеки запятнал…

С. Я. Надсон (1862-1887)

Одна есть в мире красота -

Любви, печали, отреченья

И добровольного мученья

За нас распятого Христа.

К. Д. Бальмонт (1867-1943)

Мироносицы у гроба

Спит Сион и дремлет злоба,

Спит во гробе Царь царей,

За печатью камень гроба,

Всюду стража у дверей.

Ночь немая сад объемлет,

Стража грозная не спит:

Чуткий слух ее не дремлет,

Зорко вдаль она глядит.

Ночь прошла. На гроб Мессии,

С ароматами в руках,

Шли печальные Марии; -

Беспокойство в их чертах,

И тревога их печалит:

Кто могучею рукой

Тяжкий камень им отвалит

От пещеры гробовой.

И глядят, дивятся обе;

Камень сдвинут, гроб открыт;

И, как мертвая при гробе,

Стража грозная лежит.

А во гробе, полном света,

Кто-то чудный, неземной,

В ризы белые одетый,

Сел на камень гробовой,

Ярче молнии блистанья

Блеск небесного лица!

В страхе вестницы восстанья,

И трепещут их сердца!

"Что вы, робкие, в смятенье?"

Им сказал пришлец святой,

"С вестью мира и спасенья

Возвращайтеся домой.

Я ниспослан небесами,

Весть я чудную принес:

Нет Живого с мертвецами;

Гроб уж пуст; Христос воскрес!"

И спешат оттуда жены,

И с восторгом их уста

Проповедуют Сиону

Воскресение Христа.

М. Еленов

Светлый Праздник

Как душе моей легко!

Сердце полно умиленья!

Все заботы и сомненья

Отлетели далеко!

Мир мне душу наполняет,

Радость светится в очах,

И, как будто, в небесах

Ярче солнышко сияет!...

Люди - братья! Наступил

День великий, день спасенья!

Светлый праздник воскресенья

Бога правды, Бога сил!...

Прочь от нас вражда и злоба!

Все забудем! Все простим!

Примирением почтим

Днесь Восставшего из гроба!

Он не злобствовал, не мстил,-

Но с отеческой любовью

Всечестною Своей кровью

Недостойных нас омыл...

Он воскрес! - Настанет время

Воскресенья и для нас...

Нам не ведом этот час...

Что ж грехов не сбросим бремя?

Что ж не думаем о том,

С чем в минуту возрожденья

Из ничтожества и тленья,

Мы предстанем пред Христом?...

Он воскрес! Обитель рая

Вновь открыта для людей...

Но одна дорога к ней:

Жизнь безгрешная, святая!

В. Бажанов

Хвала Воскресшему

Хвалите Господа с небес

И пойте непрестанно:

Исполнен мир Его чудес

И славой несказанной.

Хвалите сонм бесплотных сил

И ангельские лики:

Из мрака скорбного могил

Свет воссиял великий.

Хвалите Господа с небес,

Холмы, утесы, горы!

Осанна! Смерти страх исчез,

Светлеют наши взоры.

Хвалите Бога, моря даль

И океан безбрежный!

Да смолкнут вякая печаль

И ропот безнадежный!

Хвалите Господа с небес

И славьте, человеки!

Воскрес Христос! Христос воскрес!

И смерть попрал навеки!

Святая весть

Светозарною весною -

Днем и в поздний час ночной -

Много песен раздается

Над родимой стороной.

Много слышно чудных звуков,

Над полями, над лугами,

В полутьме глухих лесов.

Много звуков, много песен, -

Но слышней всего с небес

Раздается весть святая,

Песня-весть - "Христос Воскрес!.."

Покидая свой приют,

Над воскресшею землею

Хоры ангелов поют;

Пенью ангельскому вторят

Вторят горы, вторят долы,

Вторят темные леса, -

Вторят реки, разрывая

Цепи льдистые свои,

Разливая на просторе

Белопенные струи...

Есть старинное преданье,

Что весеннею порой -

В час, когда мерцают звезды

Полуночною игрой, -

Даже самые могилы

На святой привет небес

Откликаются словами:

"Он воистину воскрес!.."

А. Коринфский

Светлый праздник

Убегая струи пели,

Серебром звеня,

То молитвенные трели

Голубого дня.

Все ликует в мире света,

Радостно дыша,

В ризы белые одета

Каждая душа.

Улыбнись! Ведь все проходит...

Отдохни от слез!

Светлый праздник к нам нисходит

И Воскрес Христос!

Надежда Л.

У Бога мертвых нет

Сменяйтесь времена, катитесь в вечность годы,

Но некогда весна бессменная придет.

Жив Бог! Жива душа! И царь земной природы,

Воскреснет человек: у Бога мертвых нет!

Н. И. Гнедич (1784-1833)

Утешенье

Тот, Кто с вечною любовью

Воздавал за зло добром,

Избиен, покрытый кровью,

Венчан терновым венцом,

Всех с Собой страданьем сближенных

В жизни долею обиженных,

Угнетенных и униженных

Осенил Своим крестом.

Вы, чьи лучшие стремленья

Даром гибнут под ярмом,

Верьте, други, в избавленье,

К Божью свету мы грядем.

Вы, кручиною согбенные,

Вы, цепями удрученные,

Вы, Христу, сопогребенные,

Совоскреснете с Христом.

А. К. Толстой

День Суда

О, что за день тогда ужасный встанет,

Когда архангела труба

Над изумленным миром грянет

И воскресит владыку и раба!

О, как они, смутясь, поникнут долу,

Цари могучие земли,

Когда к Всевышнему Престолу

Они предстанут в прахе и пыли!

Дела и мысли строго разбирая,

Воссядет Вечный Судия,

Прочтется книга роковая,

Где вписаны все тайны бытия.

Все, что таилось от людского зренья,

Наружу выплывет со дна,

И не останется без мщенья

Забытая обида ни одна!

И добраго, и вреднаго посева,

Плоды пожнутся все тогда.

То будет день тоски и гнева,

То будет день унынья и стыда!

Без могучей силы знанья

И без гордости былой,

Человек - венец созданья,

Робок станет пред Тобой.

Если в день тот безутешный

Даже праведник вздрогнет, -

Что же он ответит - грешный?

Где защитника найдет?

Все внезапно прояснится,

Что казалося темно;

Встрепенется, разгорится

Совесть, спавшая давно.

И когда она укажет

На земное бытие,

Что он скажет, что он скажет

В оправдание свое?

А. Н. Апухтин (1841-1893)

Добродетели и смысл жизни.

Жизнь - таинство

Судьба и Божий суд нам смертным непонятны;

С безоблачных небес карает нас гроза,

Надежды лучшие и лживы, и превратны,

И в чистых радостях отыщется слеза.

Жизнь наша - таинство; мы странники, тревожно

Под облаком идем в неведомый нам путь.

О чем печалиться? Чем радоваться можно?

Не знаем, и вперед нам страшно заглянуть.

Не наши блага - данные нам Богом;

Нам страшно и любить, что нам любить дано,

Что сознаем в душе святыней и залогом

Грядущего, и чем нам радостно оно.

Но вдруг грядущее и с ним все упованья

Ударом роковым во прах погребены;

Одни развалины не конченного зданья,

И душу тяготят несбывшиеся сны.

Жизнь - таинство! Но жизнь - и жертвоприношенье.

Призванью верен тот, кто средь земных тревог

Смиренно совершит священное служенье

И верует тому, чего постичь не мог.

Кто немощи души молитвою врачует,

И, если душу жизнь обманом уязвит,

Скорбя, без ропота свой тяжкий крест целует

И плачет на земле, и на небо глядит.

Кн. П. А. Вяземский (1792-1878)

Дар мгновенный, дар прекрасный,

Жизнь, зачем ты мне дана?

Ум молчит, а сердцу ясно:

Жизнь для жизни нам дана.

Все прекрасно в Божьем мире,

Сотворимый мир в нем скрыт,

Но Он в чувстве, но Он в лире,

Но Он в разуме открыт.

Познавать Творца в творенье,

Видеть духом, сердцем чтить -

Вот в чем жизни назначенье,

Вот что значит в Боге жить!

И. Клюшников

Жизнь - не игрушка

Не говори, что жизнь - игрушка

В руках бессмысленной судьбы,

Беспечной глупости пирушка

И яд сомнений и борьбы.

Нет, жизнь разумное стремленье

Туда, где вечный свет горит,

Где человек, венец творенья,

Над миром высоко царит.

С. Я. Надсон (1862-1887)

Несчастье - наш учитель

Земная жизнь - небесного наследник;

Несчастье - нам учитель, а не враг,

Спасительно-суровый собеседник,

Безжалостный разитель бренных благ,

Великого понятный проповедник,

Нам об руку на тайный жизни праг

Оно плетет, все руша перед нами,

И скорбию дружа нас с небесами.

Здесь радости - не наше обладанье;

Пролетные пленители земли.

Лишь по пути заносят нам преданье

О благах, нам обещанных вдали;

Земли жилец безвыходный - страданье;

Ему на часть судьбы нас обрекли;

Блаженство нам по слуху лишь знакомец;

Земная жизнь - страданию питомец.

И сколь душа велика сим страданьем!

Сколь радости при нем помрачены,

Когда, простясь свободно с упованьем,

В величии покорной тишины,

Она молчит пред грозным испытаньем,

Тогда… тогда с сей светлой вышины

Вся Промысла ей видима дорога;

Она полна понятного ей Бога.

В. А. Жуковский (1783-1852)

О жизнь! Ты миг, но миг прекрасный,

Миг невозвратный, дорогой,

Равно счастливый и несчастный

Расстаться не хотят с тобой.

Ты миг, но данный нам от Бога

Не для того, чтобы роптать

На свой удел, свою дорогу

И дар бесценный проклинать.

Но чтобы жизнью наслаждаться,

Но чтобы ею дорожить,

Перед судьбой не преклоняться,

Молиться, веровать, любить.

Алексей Н. Апухтин (1841-1893)

Сколь неизбежна власть твоя,

Гроза преступников, невинных утешитель.

О совесть! Наших дел закон и обвинитель,Свидетель и судья!

В. А. Жуковский

Подвиг есть и в сраженьи,

Подвиг есть и в борьбе,

Высший подвиг в терпеньи,

Любви и мольбе.

Если сердце заныло

Перед злобой людской,

Иль насилье схватило

Тебя цепью стальной.

Если скорби земные

Жалом в душу впились, -

Верой бодрой и смелой

Ты за подвиг берись.

Есть у подвига крылья

И взлетишь ты на них,

Без труда. без усилья,

Выше мраков земных.

Выше крыши темницы,

Выше злобы слепой,

Выше воплей и криков

Гордой черни людской.

А. С. Хомяков (1804-1860)

Не обвиняй меня,

Всесильный,

Не обвиняй меня, Всесильный,

И не карай меня, молю,

За то, что мрак земли могильный

С ее страстями я люблю;

За то, что редко в душу входит

Живых речей Твоих струя;

За то, что в заблужденье бродит

Мой ум далеко от Тебя;

За то, что лава вдохновенья

Клокочет на груди моей;

За то, что дикие волненья

Мрачат стекло моих очей;

За то, что мир земной мне тесен,

К Тебе ж проникнуть я боюсь,

И часто звуком грешных песен

Я, Боже, не Тебе молюсь.

Но угаси сей чудный пламень,

Всесожигающий костер,

Преобрати мне сердце в камень,

Останови голодный взор; ;

От страшной жажды песнопенья

Пускай, Творец, освобожусь,

Тогда на тесный путь спасенья

К Тебе я снова обращусь.

М. Ю. Лермонтов (1814-1841)

Есть время...

Есть время - леденеет быстрый ум;

Есть сумерки души, когда предмет

Желаний мрачен; усыпленье дум;

Меж радостью и горем полусвет;

Душа сама собою стеснена,

Жизнь ненавистна, но и смерть страшна -

Находишь корень мук в себе самом

И небо обвинить нельзя ни в чем.

Я к состоянью этому привык,

Но ясно выразить его б не мог

Ни ангельский, ни демонский язык:

Они таких не ведают тревог;

В одном все чисто, а в другом все зло.

Лишь в человеке встретиться могло

Священное с порочным. Все его

Мученья происходят оттого. <

Ю. Лермонтов

Чаша Жизни

Мы пьем из чаши бытия

С закрытыми очами,

Златые омочив края

Своими же слезами;

Когда же перед смертью с глаз

Завязка упадает

И все, что обольщало нас,

С завязкой исчезает;

Тогда мы видим, что пуста

Была златая чаша,

Что в ней напиток был - мечта

И что она - не наша!

Ю. Лермонтов

< <

Вся мудрость в том

Вся мудрость в том, чтоб радостно

Во славу Бога петь.

Равно да будет сладостно

И жить, и умереть.

Д. С. Мережковский (1866-1941)

Не плоть, а дух растлился в наши дни,

И человек отчаянно тоскует …

Он к свету рвется из ночной тени

И, свет обретши, ропщет и бунтует.

Безверием палим и иссушен,

Невыносимое он днесь выносит…

И сознает свою погибель он,

И жаждет веры… но о ней не просит -

Не скажет век, с молитвой и слезой,

Как ни скорбит пред замкнутою дверью:

"Впусти меня! Я верю, Боже мой!

Приди на помощь моему неверью"…

Ф. И. Тютчев (1803-1873)

Они не видят и не слышат,

Живут в сем мире, как в потьмах

Для них и солнце, знать, не дышит,

И жизни нет в морских волнах.

Лучи к ним в душу не сходили,

Весна в груди их не цвела,

При них леса не говорили,

И ночь в звездах нема была;

И языками неземными.

Волнуя реки и леса,

В ночи не совещалась с ними

В беседе дружеской гроза...

Ф. И. Тютчев

Томление духа

В нашей жизни житейского моря,

В нашей жизни земной суеты

Много слез и ненужного горя,

Много праздной, пустой суеты.

В жизни шума порою томится

Неугасшая в мире душа -

И уходит в свой храм помолиться,

Где Господь и Его тишина.

Как чудесны весенние зори,

Как загадочен шепот лесной,

С неба смотрят безмолвные звезды, -

На душе благодатный покой.

Разгорается радость о Боге,

И увядшие в сердце цветы

Говорят нам о вечном покое,

Говорят о бессмертной любви.

К. Томилин

< < < < <

О, вера чистая, святая,

Ты дверь души в обитель рая,

Ты жизни будущей заря,

Гори во мне, светильник веры,

Гори ясней, не угасай,

Будь мне повсюду спутник верный

И жизни путь мне просвещай.

К. Р. (Вел. Кн. Конст. Конст. Романов )

Не говори, что к небесам

Не говори, что к небесам

Твоя молитва не доходна;

Верь, как душистый фимиам,

Она Создателю угодна.

Когда ты молишься, не трать

Излишних слов; но всей душою

Старайся с верой сознавать,

Что слышит Он, что Он с тобою.

Что для Него слова? - О чем,

Счастливый сердцем иль скорбящий,

Ты ни помыслил бы, - о том,

Ужель не ведает Всезрящий?

Любовь к Творцу в душе твоей

Горела б только неизменно,

Как пред иконою священной

Лампады теплится елей.

Вера - свет жизни

Рабы безволья своего -

Противоставить ничего

Не можем мы своим порокам.

От них спасает разум нас? -

Где веры нет, - там свет погас,

Там тьма нахлынула потоком…

И все растет прибой волны, -

Мосты, плотины снесены,

Паденью -дна, страстям -нет меры;

И крепче все соблазнов сеть…

Как страшно жить… Но умереть -

Еще, еще страшней без веры…

А. Коринфский

Блажен, кто верою святою

свой дух возвысил, окрылил,

и сердце, как стальной бранею,

от бурь житейских укрепил.

Тому не страшны испытанья,

ни даль, ни моря глубина;

не страшны горе и страданья,

и сила смерти не страшна.

А. Ушаков

Нам, родившимся

Нам, родившимся в грозное время,

Надо древнюю веру хранить

И нести вековечное бремя

На тяжелом, опальном пути.

Много званных, но избранных мало: -

В жизни будущей меры не те,

Как бы низко ты, сердце, не пало,

Есть надежда тебе во Христе.

В каждой жизни над мелочью серой

Есть и будут святые места.

Во Единую Троицу верую,

Исповедую сердцем Христа.

По плодам узнаются деревья,

По делам узнаются сердца.

В эти тяжкие годы кочевья

Будем чисты во имя Отца.

Вл. Диксон (1900-1929)

Я не верю никому

Я не верю никому,

Верю только Богу.

Мне не страшно одному

Идти в путь - дорогу.

Ведь Господь со мной везде,

Он мне помогает,

В море, в небе, на земле

Руку простирает.

И за то Ему молюсь:

Слава Тебе, Боже!

В огне смерти не боюсь,

Если быть ей - что же,

Я принять ее готов

За веру Христову

И за Родину без слов,

За все, что в ней святого.

Б. Н. Ширяев (1889-1959)

Вера и надежда

Протекших радостей уже не возвратить,

Но в самой скорби есть для сердца наслажденье.

Ужели все мечта? Напрасно ль слезы лить?

Ужели наша жизнь есть только привиденье,

И трудная стезя к ничтожеству ведет?

Ах нет! Мой милый друг, не будем безнадежны:

Есть пристань верная, есть берег безмятежный.

Там все погибшее пред нами оживет;

Незримая Рука, простертая над нами,

Ведет нас к одному различными путями.

Блаженство - наша цель; когда мы к ней придем, -

Нам Провидение сей тайны не открыло.

Но рано ль, поздно ли, мы радостно вздохнем,

Надеждой не вотще нас Небо одарило.

В. А. Жуковский (1783-1852)

Мой дух! Доверенность к Творцу!

Мужайся, будь в терпеньи камень!

Не Он ли к лучшему концу

Меня провел сквозь бренный пламень?

На поле смерти чья рука

Меня таинственно спасала,

И жадный крови меч врага

И град свинцовый отражала?

Кто, кто мне силу дал сносить

Труды, и глад, и непогоду,

Души возвышенной свободу?

Кто вел меня от юных дней

К добру, стезею потаенной,

И в буре пламенных страстей

Мой был вожатый неизменный?

Он! Он! Его все дар благой!

Он есть источник чувств высоких,

И мыслей чистых и глубоких!

Все дар Его, и краше всех

Даров - надежда лучшей жизни!

Когда ж узрю спокойный брег,

Страну желанную отчизны?

Когда струей небесных благ

Я утолю любви желанье,

Земную ризу брошу в прах

И обновлю существованье?

К. Н. Батюшков (1787-1855).

Сила любви

Верь в великую силу любви …

Свято верь в ее крест побеждающий,

В ее свет лучезарно спасающий

Мир, погрязший в грязи и крови…

Верь в великую силу любви…

С. Я. Надсон (1862-1887)

Научи меня, Боже, любить

Научи меня, Боже, любить

Всем умом Тебя, всем помышленьем,

Чтоб и душу Тебе посвятить

И всю жизнь с каждым сердца биеньем.

Научи Ты меня соблюдать

Лишь Твою милосердную волю,

Научи никогда не роптать

На свою многотрудную долю.

Всех, которых пришел искупить

Ты Своею Пречистою Кровью, -

Бескорыстной, глубокой любовью

Научи меня, Боже, любить!

Любовь - вечна.

Любовью ль сердце разгорится,

О, не гаси ее огня!

Не им ли жизнь твоя живиться,

Как светом солнца яркость дня?

Люби безмерно, беззаветно,

Всей полнотой душевных сил,

Хотя б любовью ответной

Тебе никто не отплатил.

Пусть говорят: как все в творенье,

С тобой умрет твоя любовь -

Не верь в неправое ученье:

Истлеет плоть, остынет кровь,

Угаснет в срок определенный

Наш мир, угаснут тьмы миров,

Но пламень тот, Творцом возженный,

Пребудет в вечности веков.

< < <

Благословляю вас, леса

Благословляю вас, леса,

Долины, нивы, горы, воды,

Благославляю я свободу

И голубые небеса.

И посох мой благославляю,

И эту бедную суму,

И степь от краю и до краю,

И солнца свет, и ночи тьму,

И одинокую тропинку,

По коей, нищий, я иду,

И в поле каждую былинку,

И в небе каждую звезду.

О, если б мог всю жизнь смешать я,

Всю душу вместе с вами слить;

О, если б мог в мои объятья

Я вас, враги, друзья и братья,

И всю природу заключить!

А. К. Толстой (1817-1875)

Не говори, что нет спасенья

Не говори, что нет спасенья,

Что ты в печалях изнемог;

Чем ночь темней, тем ярче звезды,

Чем глубже скорбь, тем ближе Бог…

А. Н. Майков (1821-1897)

Мгновенье

Есть для души священные мгновенья;

Тогда она чужда земных забот,

Просветлена лучом преображенья

И жизнью небесною живет.

Борьбы уж нет; стихают сердца муки;

В нем царствует гармония и мир -

И стройно жизнь перелилася в звуки,

И зиждется из звуков новый мир.

И радужной блестит тот мир одеждой,

Им блеск небес как будто отражен;

Все дышит в нем любовью и надеждой,

Он верою, как солнцем освещен.

И зрим тогда незримый Царь творенья;

На всем лежит руки Его печать;

Душа светла… В минуту вдохновенья

Хотел бы я на Божий суд предстать!

Н. В. Станкевич (1813-1840)

Дол туманен, воздух сыр,

Туча небо кроет,

Грустно смотрит тусклый мир,

Грустно ветер воет.

Не страшися, путник мой,

На земле все битва;

Но в тебе живет покой,

Сила да молитва!

Н. П. Огарев (1813-1877)

Гордись...

"Гордись!" - тебе льстецы сказали:

Земля с увенчанным челом,

Земля несокрушимой стали,

Полмира взявшая мечом!...

Красны степей твоих уборы,

И горы в небо уперлись

И как моря твои озера"...

Не верь, не слушай, не гордись1

Пусть рек твоих глубоки волны,

Как волны синие морей,

И недра гор алмазов полны,

И хлебом пышен тук полей;

Пусть пред твоим держаным блеском

Народы робко клонят взор,

И семь морей немолчным плеском

Тебе поют немолчный хор;

Пусть далеко грозой кровавой

Твои перуны пронеслись:

Всей этой силой, этой славой,

Всем этим прахом не гордись...

Бесплоден всякий дух гордыни,

Не верно злато, сталь хрупка,

Но крепок ясный мир святыни,

Сильна молящихся рука!...

А. С. Хомяков

День крещения России

Жизнь без Христа - случайный сон.

Блажен, кому дано два слуха, -

Кто и церковный слышит звон,

Тому лишь явны небеса,

Кто и в науке прозревает

Неведомые чудеса

И Бога в них подозревает...

Как высочайший идеал,

Как истинный залог спасенья, -

Любовь и самоотверженье

Христос народам завещал.

В тот день, когда мы облечемся

Душой в нетление Христа,

От черных дел мы содрогнемся

И, обновленные, очнемся, -

И ложь не свяжет нам уста.

Сегодня, в первый день крещенья, -

Быть может, в бедные селенья,

В обители труда и слез,

Не в нищем рубище Христос

Сойдет, а с веткою оливы,

И скажет: Будьте все счастливы!

Все, - пожелайте всем добра!..

Сегодня день, когда впервые

Владимир и Мои святые

Крестили Русь в волнах Днепра!..

Князь киевский, когда-то гневный,

В союзе с греческой царевной,

В златом венце и на своем

Великокняжеском престоле

Для пахаря в далеком поле,

Для гусляра на вольной воле

И для дружинника с копьем -

Для всех стал другом и отцом

И красным солнышком желанным...

Пришла Андреем Первозванным

Предвозвещенная пора:

Взыграли омуты Днепра,

Славян пугающие боги

Разбились об его пороги,

И дрогнули богатыри,

И разбежались дикари...

О, как от утренней зари

Бегут, шатаясь, тени ночи,

И солнце радует нам очи

И озаряет алтари,

Так в день великого Крещенья

Сияй нам, вера! Прочь сомненья!

Русь не была бы никогда

Такой великою Россией,

Когда б она была чужда

Любви, завещанной Мессией,

Пусть охлажденные умы

Все отрицать готовы, -мы

Еще не оскудели сердцем;

Еще мы рады помогать

Разрозненным единоверцам

Без нас не встала бы Эллада,

Ей не помог бы Римский трон,

Не рухнул бы Наполеон

И грозных войск его громада.

Под тяжким игом мусульман

Без нас забыли бы славян, -

Мы жизнь несли на их могилы...

Расшатывая вражьи силы,

Мы не считали наших ран...

Мы за геройские деянья

Не ждали злата и сребра...

За дело славы и добра

Мы не просили воздаянья...

И если перст Господний вновь

Нам цель великую укажет, -

Что делать - сердце нам подскажет

И христианская любовь!..

Россия, веру призови!..

В сей день торжественный и славный,

Нас бережет Отец Державный

Для новых подвигов любви...

Я. П. Полонский (1819-1899)

В годину смут

В годину смут, унынья и разврата

Не осуждай заблудшего ты брата;

Но, ополчась молитвой и крестом,

Пред гордостью - свою смиряй гордыню,

Пред злобою - любви познай святыню

И духа тьмы казни в самом себе.

Не говори: "Я капля в этом море,

Моя печаль бессильна в общем горе,

Моя любовь бесследно пропадет… "

Смирись душой - и мощь свою постигнешь,

Поверь любви - и горы ты подвигнешь

И укротишь пучину бурных вод.

Гр. А. А. Голенищев-Кутузов (1818-1913)

Когда скорблю я духом

Беседует со мной.

Его созвучий прелесть

Молитвенно чиста,

Вторить им не посмеют

Греховные уста.

Его слова святые

Я слышу, как во сне, -

Но все при нем так ясно

И так понятно мне.

И счастия земного

Тогда я не прошу,

И сознаю, что Бога

В груди моей ношу.

Смерть и время

Смерть и время царят на земле,

Ты владыками их не зови:

Все, кружась, исчезает во мгле,

Неподвижно лишь Солнце любви.

В. С. Соловьев (1853-1900)

Опять один

Опять один, опять оставлен,

Путем потерянным иду.

Да будет вечно Бог прославлен,

Дающий веру и звезду!

Унижен временем и телом, -

Годам и срокам я чужой.

Душа стремится к тем пределам,

Где час не силен над душой.

И ни во что душа не верит, -

Лишь в недоступного Христа,

Могила тело будет мерить,

Но душу примет высота!

Вл. Диксон (1900-1929)

В армяке с открытым воротом

С обнаженной головой,

Медленно проходит городом

Дядя Влас - старик седой.

На груди икона медная,

Просит он на Божий храм, -

Весь в веригах, обувь бедная,

На щеке глубокий шрам;

Да с железным наконечником

Палка длинная в руке

Говорят великим грешником

Был он прежде. В мужике

Бога не было. Побоями

В гроб жену свою вогнал;

Промышляющих разбоями,

Конокрадов укрывал;

У всего соседства бедного

Скупит хлеб, а в черный год

Не поверит гроша медного,

Втрое с нищего сдерет!

Брал с родного, брал с убогого,

Слыл кощеем-мужиком;

Нрава был крутого, строгого.

Наконец и грянул гром!

Власу худо: кличут знахаря

Да поможет ли тому,

Кто снимал рубашку с пахаря,

Крал у нищего суму?

Только хуже все неможется.

Год прошел, - а Влас лежит,

И построить церковь божится,

Если смерти избежит.

Говорят, ему видения

Все мерещатся в бреду:

Видел света представление,

Видел грешников в аду;

Мучат бесы их проворные,

Жалит ведьма-егоза.

Эфиопы - видом черные

И как углие глаза,

Крокодилы, змеи, скорпии

Припекают, режут, жгут.

Воют грешники в прискорбии,

Цепи ржавые грызут.

Те на длинный шест нанизаны,

Те горячий лижут пол...

Там, на хартиях написаны,

Влас грехи свои прочел...

Влас увидел тьму кромешную

И последний дал обет...

Внял Господь - и душу грешную

Воротил на вольный свет.

Роздал Влас свое имение,

Сам остался бос и гол

И сбирать на построение

Храма Божьего пошел.

С той поры мужик скитается

Вот уж скоро 30 лет,

Подаянием питается -

Строго держит свой обет.

Сила вся души великая

В дело Божие ушла,

Словно сроду жадность дикая

Непричастна ей была...

Полон скорбью неутешною,

Смуглолиц, высок и прям,

Ходит он стопой неспешною

По селеньям и горам.

Нет ему пути далекого:

Был у матушки Москвы,

Был у Каспия широкого,

Был у царственной Невы.

Ходит с образом и книгою,

Сам с собой все говорит

И железною веригою

Тихо на ходу звенит.

Ходит в зимушку студеную,

Ходит в летние жары,

Вызывая Русь крещеную

На посильные дары, -

И дают, дают прохожие...

Так из лепты трудовой

Вырастают храмы Божии

По лицу земли родной...

Ник. Алекс. Некрасов (1821-1877).

Молитва, храм и богослужение.

Молись! Дает молитва крылья

Душе, прикованной к земле,

И высекает ключ обилья

В заросшей тернием скале.

Она - покров нам от бессилья.

Она - звезда в юдольной мгле.

На жертву чистого моленья -

Души нетленный фимиам,

Из недоступного селенья

Слетает светлый ангел к нам

С прохладной чашей утоленья

Палимым жаждою сердцам.

Молись, когда змеей холодной

Тоска в твою проникнет грудь;

Молись, когда в степи бесплодной

Мечтам твоим проложен путь,

И сердцу, сироте безродной,

Приюта нет, где отдохнуть.

Молись, когда глухим потоком

Кипит в тебе страстей борьба;

Молись, когда пред мощным роком

Ты безоружна и слаба;

Молись, когда приветным оком

Тебя обрадует судьба.

Молись, молись! Души все силы

В молитву жаркую излей,

Когда твой ангел златокрылый,

Сорвав покров с твоих очей,

Укажет им на образ милый,

Уж снившийся душе твоей.

И в ясный день и под грозою,

Навстречу счастья иль беды,

И пронесется ль над тобою

Тень облака иль луч звезды.

Молись! Молитвою святою

В нас зреют тайные плоды.

Все зыбко в жизни сей проточной.

Все тленью дань должно принесть.

И радость быть должна непрочной,

И роза каждая отцвесть.

Что будет, - то в дали заочной,

И ненадежно то, что есть.

Одни молитвы не обманут

И тайну жизни изрекут,

И слезы, что с молитвой канут

В отверстый благостью сосуд,

Живыми перлами воспрянут

И душу блеском обовьют.

И ты, так радостно блистая

Зарей надежд и красоты,

В те дни, когда душа младая -

Святыня девственной мечты, -

Земным цветам земного рая

Не слишком доверяйся ты.

Но веруй с детской простотою

Тому, что нам не от земли,

Что для ума покрыто тьмою,

Но сердцу видимо вдали,

И к светлым таинствам мольбою

Свои надежды окрыли.

Кн. П. А. Вяземский (1792-1878)

Прости мне, Боже, прегрешенья

Прости мне, Боже, прегрешенья

И дух мой темный обнови.

Дай мне терпеть мои мученья

В надежде, вере и любви.

Не страшны мне мои страданья,

Они залог любви святой,

Но дай, чтоб пламенной душой

Я мог лить слезы покаянья.

Взгляни на сердца нищету,

Дай Магдалины дар священный,

Дай Иоанна чистоту;

Дай мне донесть венец мой тленный

Под игом тяжкого креста

К ногам Спасителя Христа.

И. И. Козлов (1779-1840)

Утешение

Слезы свои осуши, проясни омраченное сердце,

К небу глаза подними: там Утешитель Отец!

Там Он твою сокрушенную жизнь, твой вздох и молитву

Слышит и видит. Смирися, веруя в благость Его,

Если ж силу души потеряешь в страданьи и в страхе,

К небу глаза подними: силу Он новую даст.

В. А. Жуковский (1783-1852)

"Отче наш"

Я слышал - в келии простой

Старик молитвою чудесной

Молился тихо предо мной:

"Отец людей, Отец Небесный!

Да имя вечное Твое

Святится нашими сердцами;

Да придет царствие Твое,

Твоя да будет воля с нами,

Как в небесах, так на земли.

Насущный хлеб нам ниспошли

Своею щедрою рукою;

И как прощаем мы людей,

Так нас, ничтожных пред Тобою,

Прости, Отец, Своих детей;

Не ввергни нас во искушенье,

И от лукавого прельщенья

Избави нас!.."

Перед крестом

Так он молился. Свет лампады

Мерцал впотьмах издалека,

И сердце чуяло отраду

От той молитвы старика.

А. С. Пушкин

К Божией Матери

Я, Матерь Божия, ныне с молитвою

Пред Твоим образом, ярким сиянием,

Не о спасении, не перед битвою,

Не с благодарностью иль покаянием,

Не за свою молю душу пустынную,

За душу странника в свете безродного,

Но я вручить хочу деву невинную

Теплой Заступнице мира холодного.

Окружи счастьем счастья достойную,

Дай ей спутников полных внимания,

Молодость светлую, старость спокойную,

Сердцу незлобному мир упования.

Срок ли приблизится часу прощальному,

В утро ли шумное, в ночь ли безгласную,

Ты восприять пошли к ложу печальному

Лучшего ангела - душу прекрасную.

М. Ю. Лермонтов

В минуту жизни трудную,

Теснится ль в сердце грусть;

Одну молитву чудную

Твержу я наизусть.

Есть сила благодатная

В созвучьи слов живых

И дышит непонятная,

Святая прелесть в них.

С души как бремя скатится,

Сомненье далеко -

И верится, и плачется,

И так легко, легко…

М. Ю. Лермонтов

Царь Небес

Царь небес! Успокой

Дух болезненный мой!

Заблуждений земли

Мне забвенье пошли -

И на строгий Твой рай

Силы сердцу подай.

Е. А. Баратынский (1800-1844)

Перед сном

Молю Тебя, пред сном грядущим, Боже!

Дай людям мир, благослови

Младенца сон, и нищенское ложе,

И слезы тихие любви.

Прости грехи, на жгучее страданье

Успокоительно дохни…

Н. П. Огарев (1813-1877)

Спала ночь с померкшей вышины,

В небе сумрак, над землею тени,

И над кровом темной тишины

Ходит сонм обманчивых видений.

Освяти молитвой час полночи!

Божьи духи землю сторожат,

Звезды светят, словно Божьи очи.

Ты вставай, во мраке спящий брат!

Разорви ночных обманов сети!

В городах к заутрене звонят,

В Божью церковь идут Божьи дети.

Помолися о себе, о всех,

Для кого тяжка земная битва,

О рабах бессмысленных утех!..

Верь, для всех нужна твоя молитва.

Ты вставай, во мраке спящий брат!

Пусть зажжется дух твой пробужденный

Так, как звезды на небе горят,

Как горит лампада пред иконой.

А. С. Хомяков (1804-1860)

Молись дитя

Молись, дитя: тебе внимает

Творец бесчисленных миров,

И капли слез твоих считает,

И отвечать тебе готов.

Быть может, ангел твой хранитель

Все эти слезы соберет

И их в надзвездную обитель

К престолу Бога отнесет.

Молись, дитя, мужай с летами!

И дай Бог, в пору поздних лет,

Такими ж светлыми очами

Тебе глядеть на Божий свет.

И. С. Никитин (1824-1861)

Пошли, Господь, Свою отраду

Пошли, Господь, Свою отраду

Тому, кто в летний жар и зной,

Как бедный нищий мимо саду,

Бредет по жаркой мостовой.

Кто смотрит вскользь через ограду

На тень деревьев, злак долин,

На недоступную прохладу

Роскошных светлых луговин.

Не для него гостеприимной

Деревья сенью разрослись,

Не для него, как облак дымный,

Фонтан на воздухе повис.

Лазурный грот, как из тумана,

Напрасно взор его манит,

И пыль росистая фонтана

Его главы не освежит.

Пошли, Господь, Свою отраду

Тому, кто жизненной тропой,

Как бедный нищий мимо саду,

Бредет по знойной мостовой.

Ф. И. Тютчев (1803-1873)

Чем доле я живу

Чем доле я живу, чем больше пережил,

Чем повелительней стесняю сердца пыл,

Тем для меня ясней, что не было от века

Слов, озаряющих светлее человека.

Всеобщий наш Отец, Который в небесах,

Да свято имя мы Твое блюдем в сердцах,

Да приидет царствие Твое, да будет воля

Твоя, как в небесах, так и в земной юдоли.

Пошли и ныне хлеб насущный от трудов,

Прости нам долг: и мы прощаем должников,

И не введи Ты нас, бессильных, в искушенье,

И от лукавого избави самомненья.

А. А. Фет (1820-1892)

Отче наш! Сына моленью внемли!

Все-проникающую,

Все-созидающую

Братскую дай нам любовь на земли!

Сыне, распятый во имя любви!

Ожесточаемое,

Оскудеваемое

Сердце Ты в нас освежи, обнови!

Дух Святый! Правды источник живой!

Дай силу страждущему!

Разуму жаждущему

Ты вожделенные тайны открой!

Боже! Спаси Ты от всяких цепей

Душу проснувшуюся

И ужаснувшуюся

Мрака, и зла, и неправды людей!

Вставших на глас Твой услыши молитву,

И цепенеющую,

В лени коснеющую

Жизнь разбуди на святую борьбу!

Я. П. Полонский (1819-1898)

Спаси, спаси меня

Спаси, спаси меня! Я жду,

Я верю, видишь, верю чуду.

Не замолчу, не отойду

И в дверь Твою стучаться буду.

Во мне горит желаньем кровь,

Во мне таится семя тленья.

О, дай мне чистую любовь,

О, дай мне слезы умиленья!

И окаянного прости,

Очисти душу мне страданьем -

И разум темный просвети

Ты немерцающим сияньем.

Д. С. Мережковский (1866-1941)

Молитва о крыльях

Ниц простертые, унылые,

Безнадежные, бескрылые,

В покаянии, в слезах, -

Мы лежим во прахе прах.

Мы не смеем, не желаем

И не верим, и не знаем,

И не любим ничего.

Боже, дай нам избавленья,

Дай свободы и стремленья,

Дай веселья Твоего,

О, спаси нас от бессилья,

Дай нам крылья, дай нам крылья,

Крылья Духа Твоего!

Д. С. Мережковский

В час безмолвного заката

В час безмолвного заката

Об ушедших вспомни ты,

Не погибло без возврата,

Что с любовью пережито.

Пусть синеющим туманом

Ночь на землю наступает -

Не страшна ночная тьма нам,

Сердце день грядущий знает.

Новой славою Господней

Озарится свод небесный,

И дойдет до преисподней

Светлый благовест воскресный.

В. С. Соловьев (1853-1900)

Помолись смиренно Богу

Помолись смиренно Богу,

Попроси прощенья.

Мало в нас любви и много

Злого помышленья.

И не верь в людские знанья

И в людские силы, -

Бестелесно, как мечтанье,

Все, что прежде жило.

Было много воли смелой

И большой гордыни, -

Все исчезло и сгорело,

Прах и пепел ныне.

Ты живешь в незнаньи полном

Цели или срока,

Ты плывешь, как лист по волнам

Мутного потока.

Помолись смиренно Богу,

Попроси прощенья,

И отдай твою тревогу

На Его решенье.

Андрей Блох

К Небесной Заступнице

Мира Заступница, Матерь всепетая,

Я пред Тобою с мольбой:

Бедную грешницу, мраком одетую,

Ты благодатью прикрой.

Если постигнут меня испытания,

Скорби, утраты, враги, -

В трудный час жизни, в минуту страданья,

Ты мне, молю, помоги.

Радость духовную, жажду спасения

В сердце мое положи;

В царство небесное, в мир утешения

Путь мне прямой укажи.

Ю. В. Жадовская (1824-1883)

Когда гоним тоской

Когда гоним тоской неутолимой,

Войдешь во храм и станешь там в тиши.

Потерянный в толпе необозримой,

Как часть одной страдающей души,

Невольно в ней твое потонет горе,

И чувствуешь, что дух твой вдруг влился

Таинственно в свое родное море

И за одно с ним рвется в небеса…

Ап. Н. Майков (1821-1897)

Любил я в детстве

Любил я в детстве сумрак в храме,

Любил вечернею порой

Его, сияющим огнями,

Перед молящейся толпой.

Любил я всенощное бденье,

Когда в напевах и словах

Звучит покорное смиренье

И покаяние в грехах.

Безмолвно, где-нибудь в притворе,

Я становился за толпой,

Я приносил туда с собой

В душе и радости, и горе.

И в час, когда хор тихо пел

О "Свете Тихом," - в умиленьи

Я забывал свои волненья

И сердцем радостно светлел…

Прошли года, прошли надежды,

Переменилися мечты.

В душе уж нет теперь, как прежде,

Такой сердечной теплоты.

Но те святые впечатленья

Над сердцем властны и теперь,

И я без слез, без раздраженья

Переживаю дни сомненья,

Дни оскорблений и потерь.

И. А. Бунин. (1870-1953)

В стороне

В стороне от больших городов,

Посреди бесконечных лугов,

За селом, на горе невысокой,

Вся бела, вся видна при луне,

Церковь старая чудится мне,

И на белой церковной стене

Отражается крест одинокий.

Да, я вижу тебя, Божий дом!

Вижу надписи вдоль по карнизу

И апостола Павла с мечом,

Облеченного в светлую ризу.

Поднимается сторож-старик

На свою колокольню-руину,

На тени он громадно велик

Пополам пересек всю равнину.

Поднимись! И медленно бей,

Чтобы слышалось долго гуденье

В тишине деревенских ночей.

Этих звуков властительно пенье,

Если есть в околотке больной,

Он при них встрепенется душой.

И, считая внимательно звуки,

Позабудет на миг свои муки

Одинокий ли путник ночной

Их заслышит - бодрее шагает,

Их заботливый пахарь считает

И, крестом осенясь в полусне,

Просит Бога о ведренном дне.

Н. А. Некрасов (1821-1878)

Храм на горе

Храм Божий на горе мелькнул,

И детски-чистым звуком веры

Внезапно на душу пахнул.

Нет отрицанья, нет сомненья,

"Лови минуту умиленья,

Войди с открытой головой."

… … … … … … …

"Храм воздыханья, храм печали -

Убогий храм земли твоей;

Тяжеле стонов не слыхали

Ни римский Петр, ни Колизей.

Сюда народ тобой любимый,

Своей тоски неодолимой

Святое бремя приносил,

И облегченным уходил.

Войди! Христос наложит руки,

И снимет волею святой

С души оковы, с сердца муки

И язвы с совести больной"…

Н. А. Некрасов

Церковный сумрак

Церковный сумрак. Мирная прохлада,

Немой алтарь.

Дрожащий свет негаснущей лампады

Теперь, как встарь.

Здесь шума нет, и сердце бьется глуше

И не болит.

Здесь много горя выплакали души

У древних плит.

Здесь люди Богу муку поручали,

Здесь вечный след

Безвестных слез, несказанной печали

Забытых лет.

Старинный храм, - защита от бессилья,

Приют для битв,

Где ангел Божий смертным дарит крылья

Для их молитв.

Андрей Блох

Всенощная в деревне

Приди ты, немощный,

Приди ты, радостный!

Звонят ко всенощной,

К молитве благостной …

И звон смиряющий

Всем в душу просится,

Окрест сзывающий

В полях разносится.

И стар, и млад войдет:

Сперва помолится,

Поклон земной кладет,

Кругом поклонится…

И стройно клирное

Несется пение,

И диакон мирное

Твердит глашение

О благодарственном

Труде молящихся

О граде царственном,

О всех трудящихся,

О тех, кому в удел

Страданье задано…

А в церкви дым висел

Густой от ладона.

И заходящими

Лучами сильными,

И вкось блестящими

Столбами пыльными.

От солнца - Божий храм

Горит и светится,

В окно ж открытое

Несется синий дым,

И пенье слитное…

Звонят ко всенощной,

К молитве благостной…

Приди ты, немощный,

Приди ты, радостный!

И. С. Аксаков (1823-2886)

Благовест

Среди дубравы

Блестит крестами

Храм пятиглавый

С колоколами.

Их звон призывный

Через могилы

Гудит так дивно

И так уныло.

К себе он тянет

Неодолимо,

Зовет и манит

Он в край родимый, -

В край благодатный,

Забытый мною, -

И непонятной

Томим тоскою.

Молюсь - и каюсь я,

И плачу снова,

И отрекаюсь я

От дела злого.

Далеко странствуя

Мечтой чудесною,

Через пространства я

Лечу небесныя.

И сердце радостно

Дрожит и тает,

Пока звон благостный

Не замирает.

И. А. Аксаков

Колокола

Несется благовест… Как грустно и уныло

На стороне чужой звучат колокола.

Опять припомнился мне край отчизны милой,

И прежняя тоска на сердце налегла.

Я вижу север мой с его равниной снежной,

И словно слышится мне нашего села

Знакомый благовест… И ласково и нежно

С далекой родины гудят колокола.

< < <

Девушка пела

Девушка пела в церковном хоре

О всех усталых в чужом краю,

О всех кораблях, ушедших в море,

О всех, забывших радость свою.

И луч сиял на белом плече,

И каждый из мрака смотрел и слушал,

Как белое платье пело в луче.

И всем казалось, что радость будет,

Что в тихой гавани все корабли,

Что на чужбине усталые люди

Светлую жизнь себе обрели.

А. А. Блок (1880-1921)

Великопостная молитва

Отцы-пустынники и жены непорочны,

Чтоб сердцем возлетать во области заочны,

Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв,

Сложили множество божественных молитв;

Но ни одна из них меня не умиляет,

Как та, которую священник повторяет

Во дни печальные великого поста;

Всех чаще мне она приходит на уста -

И падшего свежит неведомою силой.

Владыка дней моих! Дух праздности унылой,

Любоначалия, змеи сокрытой сей,

И празднословия не дай душе моей;

Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,

Да брат мой от меня не примет осужденья,

И дух смирения, терпения, любви

И целомудрия мне в сердце оживи.

А. С. Пушкин (1799-1837)

Чертог Твой вижу

Чертог Твой вижу, Спасе мой!

Он блещет славою Твоею,

Но я войти в него не смею,

Но я одежды не имею,

Дабы предстать перед Тобой.

О Светодавче, просвети

Ты рубище души убогой.

Я нищим шел земной дорогой,

Любовью и щедротой многой

Меня к слугам своим причти.

Кн. П. А. Вяземский (1792-1878)

На страстной неделе

Жених в полуночи грядет.

Но где же раб Его блаженный,

Кого Он бдящего найдет?

И кто с лампадою возженной

На брачный пир войдет за Ним

В ком света тьма не поглотила?

О, да исправится, как дым

Благоуханного кадила,

Моя молитва пред Тобой!

Я с безутешною тоской

В слезах взираю издалека

И своего не смею ока

Воздеть к чертогу Твоему.

Где одеяние возьму?

О Боже, просвети одежду

Души истерзанной моей,

Дай на спасенье мне надежду,

Во дни святых Твоих Страстей.

Услышь, Господь, мои моленья

И тайной вечери Твоей,

И всечестнаго омовенья

Прими причастника меня.

Врагам не выдам тайны я,

Воспомянуть не дам Иуду

Тебе в лобзании моем, -

Но за разбойником я буду

Перед святым Твоим крестом

Взывать коленопреклоненный;

О помяни, Творец вселенной,

Меня во царствии Твоем!

Троицын день

Гудящий благовест к молитве призывает,

На солнечных лугах над нивами звенит,

Даль заливных лугов в лазури утопает,

И речка на лугах сверкает и горит.

А на селе с утра идет обедня в храме,

Зеленою травой усыпан весь амвон,

Алтарь, сияющий и убранный цветами,

Янтарным блеском свеч и солнца озарен.

И звонко хор поет, веселый и нестройный,

И в окна ветерок приносит аромат…

Твой нынче день настал, усталый, кроткий брат,

Весенний праздник твой, и светлый, и спокойный.

Ты нынче с трудовых засеянных полей

Принес сюда в дары простые приношенья:

Гирлянды молодых березовых ветвей,

Печали тихий вздох, молитву - и смиренье.

И. А. Бунин

Заупокойная молитва

(Из поэмы "Иоанн Дамаскин")

Какая сладость в жизни сей

Земной печали не причастна?

Чье ожиданье не напрасно,

И где счастливый из людей?

Все то превратно, все ничтожно,

Что мы с трудом приобрели: -

Какая слава на земли

Стоит тверда и непреложна?

Все пепел, призрак, тень и дым,

Исчезнет все, как вихорь пыльный,

И перед смертью мы стоим

И безоружны и бессильны.

Рука могучего слаба,

Ничтожны царские веленья, -

Прийми усопшего раба,

Господь, в блаженные селенья!

… … … … … … … … … …

Вся жизнь есть царство суеты,

И дуновенье смерти чуя,

Мы увядаем, как цветы, -

Почто же мы метемся всуе?

Престолы наши суть гроба,

Чертоги наши разрушенье, -

Прийми усопшего раба,

Господь, в блаженные селенья.

Средь груды тлеющих костей

Кто царь, кто раб, судья иль воин?

Кто царства Божия достоин,

И кто отверженный злодей?

О, братья, где сребро и злато,

Среди неведомых гробов

Кто есть убогий, кто богатый?

Все пепел, тень и привиденье, -

Господь и пристань, и спасенье!

Исчезнет все, что было плоть,

Величье наше будет тленье, -

Прийми усопшего раба, Господь,

В Твои блаженные селенья!

И Ты, предстательница всем,

И Ты, заступница скорбящим,

К Тебе, о брате здесь лежащем,

К Тебе, Святая, вопием!

А. К. Толстой (1817-1875)

М. Надеждин (1804-1856)

Звуки бывают молитвой без слов,

льющейся в сердце спокойно и строго,

нежно ведущей от будничных снов

к тайнам гармонии мира и Бога.

С ними в душе разливается свет

проникновенной, далекой лампады –

эхом когда-то испытанных лет

счастья, покоя, любви и отрадою

Есть и тяжелые звуки земли, дети сухого земного искусства;

слушая, знаешь: они принесли

горький осадок бескрылого чувства.

В зеркале их – наш мятущийся век,

мертвых идей и забытых уроков –

то, чем сегодня живет человек

в царстве гордыни и ложных пророков...

Все же я верю, что звуки молитв

льются потоком для Божьего слуха,

громче проклятий, рыданий и битв

песней победы воскресшего Духа!

Михаил Лермонтов. Демон.

Восточная повесть.

Печальный Демон, дух изгнанья,

Летал над грешною землей,

И лучших дней воспоминанья

Пред ним теснилися толпой;

Тex дней, когда в жилище света

Блистал он, чистый херувим,

Когда бегущая комета

Улыбкой ласковой привета

Любила поменяться с ним,

Когда сквозь вечные туманы,

Познанья жадный, он следил

Кочующие караваны

В пространстве брошенных светил;

Когда он верил и любил,

Счастливый первенец творенья!

Не знал ни злобы, ни сомненья.

И не грозил уму его

Веков бесплодных ряд унылый...

И много, много... и всего

Припомнить не имел он силы!

Давно отверженный блуждал

В пустыне мира без приюта:

Вослед за веком век бежал,

Как за минутою минута,

Однообразной чередой.

Ничтожной властвуя землей,

Он сеял зло без наслажденья.

Нигде искусству своему

Он не встречал сопротивленья -

И зло наскучило ему.

И Демон видел... На мгновенье

Неизъяснимое волненье

В себе почувствовал он вдруг.

Немой души его пустыню

Наполнил благодатный звук -

И вновь постигнул он святыню

Любви, добра и красоты!.

И долго сладостной картиной

Он любовался - и мечты

О прежнем счастье цепью длинной,

Как будто за звездой звезда,

Пред ним катилися тогда.

Прикованный незримой силой,

Он с новой грустью стал знаком;

В нем чувство вдруг заговорило

Родным когда-то языком.

То был ли признак возрожденья?

Он слов коварных искушенья

Найти в уме своем не мог...

Забыть? я забвенья не дал Бог:

Да он и не взял бы забвенья!.

. . . . . . . . . . . . . . . .

В пространстве синего эфира

Один из ангелов святых

Летел на крыльях золотых,

И душу грешную от мира

Он нес в объятиях своих.

И сладкой речью упованья

Ее сомненья разгонял,

И след проступка и страданья

С нее слезами он смывал.

Издалека уж звуки рая

К ним доносилися - как вдруг,

Свободный путь пересекая,

Взвился из бездны адский дух.

Он был могущ, как вихорь шумный,

Блистал, как молнии струя,

И гордо в дерзости безумной

Он говорит: "Она моя!"

К груди хранительной прижалась,

Молитвой ужас заглуша,

Тамары грешная душа -

Судьба грядущего решалась,

Пред нею снова он стоял,

Но, Боже! - кто б его узнал?

Каким смотрел он злобным взглядом,

Как полон был смертельным ядом

Вражды, не знающей конца,-

И веяло могильным хладом

От неподвижного лица.

"Исчезни, мрачный дух сомненья! -

Посланник неба отвечал: -

Довольно ты торжествовал;

Но час суда теперь настал -

И благо Божие решенье!

Дни испытания прошли;

С одеждой бренною земли

Оковы зла с нее ниспали.

Узнай! давно ее мы ждали!

Ее душа была из тех,

Которых жизнь - одно мгновенье

Невыносимого мученья,

Недосягаемых утех:

Творец из лучшего эфира

Соткал живые струны их,

Они не созданы для мира,

И мир был создан не для них!

Ценой жестокой искупила

Она сомнения свои...

Она страдала и любила -

И рай открылся для любви!"

И Ангел строгими очами

На искусителя взглянул

И, радостно взмахнув крылами,

В сиянье неба потонул.

И проклял Демон побежденный

Мечты безумные свой,

И вновь остался он, надменный,

Один, как прежде, во вселенной

Аксаков, Иван Сергеевич (1823-1886 г.) 56

Апухтин, Алексей Николаевич (1841-1893 г.) 35

Бальмонт, Константин Димитриевич (1867-1943 г.) 20, 32

Баратынский, Евгений Абрамович (1800-1844 г.) 9, 49

Батюшков, Константин Николаевич (1787-1855 г.) 41

Бажанов, В. 33

Блок, Александр Александрович (1880-1921 г.) 5, 58

Блох, Андрей 53, 56

Лот-Бородина, М. 17

Булыгин, П. П. 31

Бунин, Иван Алексеевич (1870-1953) 13, 54, 60

Волошин, Максимилиан Алексеевич (1877-1931) 30

Вяземский, князь Петр Андеевич (1792-1878 г.) 36, 46 , 59

Гнедич, Николай Иванович (1784-1833 г.) 34

Грот, Яков Карлович (1812-1893 г.) 28

Гумилёв, Николай Степанович (1886-1921) .....

Державин, Гавриил Романович (1743-1816 г.) 6

Диксон, Владимир (1900-1929 г.) 40, 45

Еленов, М. 32

Жадовская, Юлия Валерьяновна (1824-1883 г.) 53

Жуковский, Василий Андеевич (1783-1852 г.) 37, 41, 48

Иванов, В. 22

Козлов, Иван Иванович (1779-1840 г.) 47

Коринфский, А. 40

Клюшников, И. 37

Голенищев-Кутузов, граф А. А. (1818-1913 г.) 44

Кюхельбекер, Вильгельм Карлович (1797-1846) 7

Л., Надежда

Лермонтов, Михаил Юрьевич (1814-1841 г.) 8, 17, 21, 48

Ломоносов, Михаил Вавильевич (1711-1765 г.) 5, 20

Льдов, К. 45

Майков, Аполлон Николаевич (1821-1897 г.) 10, 43, 54

Мей, Лев Алексеевич (1822-1862 г.) 4

Мережковский, Димитрий Серг. (1866-1941 г.) 11, 28, 39, 52

Миллер, Е. 29

Надсон, Семен Яковлевич (1862-1887 г.) 32, 37, 42

Некрасов, Николай Алексеевич (1821-1878 г.) 55

Никитин, Иван Саввич (1824-1861 г.) 8, 15, 50

Нихоташ 25

Огарев, Николай Платонович (1813-1877 г.) 44, 49

Пальмин, Лиодор Иванович (1841-1891) 19

Поздняков, Н. 15

Полонский, Яков Петрович (1819-1898 г.) 51

Пушкин, Александр Сергеевич (1799-1837 г.) 16, 48, 59

К. Р. (вел. кн. Константин Романов,1852-1915 г.) 18, 34, 39, 42,

Соловьев, Владимир Сергеевич (1853-1900 г.) 22, 45, 53

Станкевич, Николай Владимирович (1813-1840 г.) 44

Толстой, граф Алексей Константинович (1817-1875) 9, 23, 25

Томилин, К.

Тютчев, Федор Иванович (1803-1873 г.) 39, 50

Ушаков, А.

Фет, Афанасий Афанасьевич (1820-1892 г.) 10, 25, 51

Фофанов, Контантин Михайлович (1862-1911 г.) 11

Херасков, Михаил Матфеевич (1733-1807 г.) 7

Хомяков, Алексей Степанович (1804-1860) 7, 14, 18, 30, 38, 50

Ширяев, Борис Николаевич (1889-1959) 41

Языков, Николай Михайлович (1803-1846 г.) 19

Ягодкин, Д. 12

Прекрасно помню слова святительские: «Люди самолюбивы и не могут совершать над собой бесстрастного суда» (святитель Василий Великий), но когда остается совсем немного до констатации, что уже дожил до лет преклонных, невольно реверсируешь мыслью в годы прошедшие.

От данного «реверса» очень редко остаешься в позитиве и приходишь в симфоническое согласие с незабвенным попом из «Неуловимых мстителей»: «Все мы немощны, ибо человецы суть». Итоги годов прошедших подвести все же хочется, да и вспомнить о том, что умиляет, вдохновляет и радость вселяет, всегда приятно. И нет ничего зазорного и неправославного в радости. Апостол об этом однозначно сказал: «Впрочем, братия, радуйтесь, усовершайтесь, утешайтесь, будьте единомысленны, мирны, – и Бог любви и мира будет с вами» (2 Кор. 13, 11).

Понятно, что сегодня значение слов и определений изменилось. Мир привнес даже в, казалось бы, четкие понятия свои смыслы, далекие от веры и Бога, но мы ведь православные, и акафисты любим, а там что ни строфа, то «Радуйтесь!».

Отсчитаю десятилетий пять с хвостиком назад и обязательно вспоминается:

Скачет сито по полям,

А корыто по лугам…

Мама читает, а мне Федору жалко, да и как не жалеть, если:

А бедная баба одна,

И плачет, и плачет она.

Села бы баба за стол,

Да стол за ворота ушел.

Сварила бы баба щи,

Да кастрюлю поди поищи!

И чашки ушли, и стаканы,

Остались одни тараканы.

Ой, горе Федоре,

Горе!

Отец не читал мне Чуковского и Маршака. Он знал наизусть иное. О том, что такое дружба и кто такой герой, я узнал из симоновских строк:

– Ты слышишь меня, я верю:

Смертью таких не взять.

Держись, мой мальчик: на свете

Два раза не умирать.

Никто нас в жизни не может

Вышибить из седла! –

Такая уж поговорка

У майора была.

А как не быть трусом и не бояться ночью, меня научил Александр Сергеевич Пушкин:

Трусоват был Ваня бедный:

Раз он позднею порой,

Весь в поту, от страха бледный,

Чрез кладбище шел домой.

Шли годы. Сказки из трехтомника Александра Николаевича Афанасьева вкупе с Буратино и Снежной королевой сменили волшебник из Изумрудного города с Урфином Джюсом и подземными королями, затем пришел Жюль Верн с капитаном Грантом, Айртоном и Немо.

Детство – оно ведь имело удивительную особенность: с утра до вечера – целая вечность. Это нынче время считаем по принципу: Рождество – Пасха – Троица – Покров… и опять Рождество. Все скоропроходяще, а порой кажется, что мгновенно. В детстве – по-иному, там каждый день удивителен, с поражающей новостью и увлекательным событием. Все впервые.

Школьные годы – открытие русской классики. Ее нельзя было не открыть, так как учительницей была Мария Ивановна. Так что все бесчисленные добрые рассказы и истории про «марьивановну» – это о моей учительнице. Именно благодаря ей до дня нынешнего к месту и не к месту цитирую несравненного Скалозуба: «Уж коли зло пресечь: собрать все книги бы да сжечь», как и перефразирую Молчалина: «В мои года «достойно» сметь свое суждение иметь». Мария Ивановна дала нам умение понимать изучаемые произведения не только по учебнику литературы, но и с точки зрения их всегдашней современности (это главное отличие классики от литературной бульварщины). И хотя фамилия учительницы была абсолютно советская – Комиссарова, нынче понятно, что мыслила она отнюдь не в ракурсе социалистического реализма. Наверное, именно поэтому, когда мы с другом решили защитить бедного Грушницкого и обвинить гордеца Печорина из «Героя нашего времени», Мария Ивановна молча, но с улыбкой вернула нам сочинения, где просто не было оценки.

Уже много лет спустя, в старших классах и в армии, когда я впервые открыл Библию, стало ясно, что многие сюжеты Писания мне известны. Наш историк, не указывая на источник, рассказывал нам и о потопе, и об Иове, и об Аврааме. Урок у него практически всегда заканчивался красивой, как он говорил, «легендой», которые, как позже выяснилось, были изложением Библии.

С книгами в те годы было непросто, а читать хотелось. И даже когда половину своей первой зарплаты я растратил на ростовском полулегальном книжном рынке, родители не бурчали, потому что для них та истина, что «книга – лучший подарок», действительно была непререкаемой.

Шли годы, кардинально менялось время. Стало не боязно произносить имена тех писателей, о существовании которых мы знали лишь из «критических» разгромных статей в советских газетах. Хотя в армии замполит и отобрал у меня изъятый из библиотек «Один день Ивана Денисовича», но при демобилизации вернул журнал. А институтский преподаватель по сопромату, увидев, что я вместо изучения закона Гука и гипотезы Бернулли читаю «Бодался теленок с дубом», лишь усмехнулся, погрозил пальцем, а после лекции попросил посевовскую брошюрку «до утра».

К годам зрелым, уже, можно сказать, семейным, к тридцатилетию, вместе с толстыми литературными журналами с текстами Ю.В. Трифонова, В.Д. Дудинцева, А.П. Платонова, В.Т. Шаламова пришли неизвестные Н.С. Лесков, И.А. Бунин, И.С. Шмелев и А.И. Куприн.

Тогда же именно через книги начался осмысленный интерес к православию. Уже можно было найти Евангелие, а в ростовском кафедральном соборе купить «Журнал Московской Патриархии», где всегда (всего лишь на нескольких страничках!) были проповеди и исторические статьи. На безмерно разросшейся ростовской книжной толкучке почти свободно стали продаваться не только «Вестник русского христианского движения», но и книжки Сергея Александровича Нилуса вкупе с репринтными наскоро сшитыми «Лествицей» и «Отечником».

Вера становилась необходимостью, так как понималось и осознавалось, что в основе всех любимых произведений была именно православная культура, православное наследие.

На маленьком поселковом железнодорожном вокзале в Белгородской области (уж и не помню, что меня туда занесло) встретился мне священник моих лет, в рясе (!), с последним выпуском «Нового мира» в руках, что несказанно удивило. Познакомились. Разговорились. Пошли пить чай к батюшке, увлеченно обсуждая последние литературные новинки.

Чай как-то забылся, а вот два шкафа с богословской литературой, старинными изданиями, неизвестными авторами и таинственными, еще непонятными названиями стали по сути определяющими в дальнейшей жизни. Они просто ее изменили.

Как-то в Великий пост мой белгородский священник предложил съездить в самое мудрое и святое место на Руси. «Это куда?» – не понял я. «В Оптину. Монастырь уже вернули». Об Амвросии Оптинском, старцах монастырских я уже что-то знал, так как «На берегу Божьей реки» С.А. Нилуса и джорданвилльская книжка Ивана Михайловича Концевича «Оптина пустынь и ее время» числились в любимых. Приехали на пару дней, а задержался я в обители почти на целый год. Изначально решил, что до Пасхи побуду. Слишком уж все необычно. Удивительная служба, пока еще непонятные монахи и постоянное ощущение, что живешь не в реальном времени. Прошлое столь тесно сочетается с настоящим, что если бы встретил на скитской тропинке Льва Николаевича Толстого с Николаем Васильевичем Гоголем, не удивился бы…

Оптина заставила перечитать и переосмыслить нашу классику XIX века. Федор Михайлович Достоевский стал понятен, Николай Васильевич Гоголь – любим, а славянофилы оказались не только борцами за Третий Рим, но и интересными писателями.

Вечерами облюбовал я себе уголок в монастырской гостинице и там книжки читал. Монахи в ту пору еще келий отдельных не имели и жили где придется. Один из них, высокий, худой, в очках, чем-то на меня похожий, заприметил мою личность и пару раз поинтересовался, чего, мол, не сплю и что читаю. Оказалось, что заинтересованность эта была не просто любопытством. Вскоре меня вызвали к монастырскому эконому и предложили потрудиться в издательском отделе монастыря. Быть в Оптиной среди монастырского богослужения, умных монахов и книжек и заниматься книжками… Не верилось.

Неугомонный наш руководитель, тогдашний игумен, нынешний архимандрит Мелхиседек (Артюхин), – человек, который к книге относится благоговейно. Не удивительно, что первое после революции 1917 года издание «Душеполезных поучений» аввы Дорофея вышло именно в Оптиной, как и стало знаковым событием репринтное издание всех томиков «Житий святых» святителя Димитрия Ростовского.

Время скоропроходяще. Минуло уже четверть века с тех монастырских дней. 25 лет священства, которое без книги представить невозможно. Книга и есть та радость, которая учила, воспитывала, образовывала и привела к вере.

Православному современнику, уверен в этом, необходимо читать постоянно. И не только святых отцов, богословов и православных писателей. Великие произведения имеют Божии основания, оттого они и великие.

Сегодня много споров ведется о будущности книги. Уже не надобно искать непрочитанное и сиюминутно нужное. Достаточно зайти в интернет. Поисковик выдаст десятки ссылок и даже определит то место, ту мысль или цитату, которую ищешь. Но все же вечером берешь из стопки очередную книжку, раскрываешь ее наугад, чтобы почувствовать непередаваемый книжный запах, а затем переходишь к закладке…

Вот и сейчас, когда читаю эти строки, за моей спиной – полки с нужными и любимыми книгами – моей всегдашней радостью, берущей начало в βιβλίον («книга» по-гречески), то бишь в Библии.

В уже далеком 1994 году Владислав Листьев в телепередаче «Час пик» спросил у тогдашнего главы издательского отдела Московской Патриархии митрополита Питирима (Нечаева), читает на телеканалах представителя Церкви не только было внове, но и вызывало большой резонанс, так как о том, кто такие служители Церкви, знали лишь по советскому атеистическому шаблону или по слухам, которые, как известно, имеют свойство обрастать выдумками и откровенной ложью. И вдруг оказывается, что те, кто в рясах, не только читают Библию на непонятном языке, молятся и бьют поклоны, но и ориентируются в культуре своего народа, в которой русская классическая литература занимает одно из главных мест.

К чему вспоминается этот диалог убиенного ведущего ли он мирскую литературу. Получив утвердительный ответ, Листьев поинтересовался, что именно нравится Владыке, и тут же получил ответ – Антон Павлович Чехов. Должно сказать, что в начале 90-х любое появление и уже почившего митрополита? Да все из-за того, что раз за разом в разговорах с верующими, как на приходах, так и в православном сегменте пронизывающего весь мир интернета, вспыхивают споры и дискуссии: насколько позволительно и надобно знать верующему литературное наследие наших предков, и прежде всего русских классиков? Может быть, вполне достаточно Священного Писания, трудов святых отцов и агиографического наследия, то есть житий святых и подвижников благочестия? И если на приходе беседы на эту тему вести проще, да и преимущество все же у священника есть не только по должности и сану, но и по возможности включать в свои проповеди конкретные примеры из данного наследия, то во всемирной сети и переписке намного сложнее. Казалось бы, разговариваешь с вполне вменяемым, искренне верующим и образованным собеседником, а итог плачевен. Категоричное: «Священник не имеет права читать мирскую художественную литературу! Достаточно Писания и предания».

С болью вспоминаю дискуссию, года два-три назад, по ответам священнослужителей на вопрос портала «Православие и мир»: «Что бы вы порекомендовали прочесть из художественных книг в дни Великого поста?». К консенсусу прийти не удалось, компромисс был, насколько помнится, лишь в отношении Ивана Сергеевича Шмелева. Анафеме противников, конечно, не предавали, но «банили» и критике разгромной подвергали горячо и жестко.

Вновь и вновь этот вопрос повторяется и обсуждается. Причем в аргументах практически никогда не встречаются слова о том, что вся литература наша церковное, то есть православное, зачало имеет. Беря в руки книгу, вполне достойно вспомнить тех, кто дал нам славянскую азбуку, сделал нас «грамотными» в изначальном понимании этого слова, как не грех будет поблагодарить наших же летописцев, от которых пошла русская книга.

Прежде чем стенать по поводу того, что среди нынешних книжных развалов много откровенно греховных, смущающих и искушающих произведений, надо все же вспомнить, что голова для мысли предназначена, что ты – человек, образ и подобие Божие, только тогда, когда выбирать умеешь. Именно православная вера дает нам уроки, наставления и примеры, как этот выбор совершить. А первый критерий выбора Сам Господь указал: «И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь?» (Мф. 7, 3). Мы же, зная эти слова, видим в светской литературе лишь грехи писательские, рассуждаем об их философских и житейских ошибках, совершенно забывая, что и сами когда-то, да и сейчас частенько попадаем в пропасти темные.

Позволю себе процитировать не столь давно представшего пред Богом российского ученого, литературоведа, профессора МДА Михаила Михайловича Дунаева: «Православие устанавливает единственно истинную точку зрения на жизнь, и эту точку зрения усваивает (не всегда в полноте) русская литература в качестве основной идеи, становясь таким образом православной по своему духу. Православная литература учит православному воззрению на человека, устанавливает правильный взгляд на внутренний мир человека, определяет важнейший критерий оценки внутреннего бытия человека: смирение. Вот почему новая русская литература (вслед за древнерусской) задачу свою и смысл существования видела в возжигании и поддерживании духовного огня в сердцах человеческих. Вот откуда идет и признание совести мерилом всех жизненных ценностей. Свое творчество русские писатели сознавали как служение пророческое (чего католическая и протестантская Европа не знала). Отношение к деятелям литературы как к духовидцам, прорицателям сохранилось в русском сознании до сих пор, хотя и приглушенно».

Так какая же литература возжигает и поддерживает духовный огонь в наших сердцах? Прежде всего, русская классика, начиная от былин и заканчивая приснопоминаемым Распутиным.

Где можно найти пример преображения души человеческой от страстей юности к пониманию и воспеванию веры? В творчестве А.С. Пушкина. Он одним своим стихом «Отцы пустынники и жены непорочны…» и поэтическим письмом к святителю Филарету все свои грехи молодости искупил.

Или «Мертвые души» Н.В. Гоголя. Где, как не в этой поэме в прозе, так красочно, подробно, толково и со всеми нюансами показан весь перечень так называемых «смертных» грехов? Эта книга – своего рода практическое наставление о том, каким не следует быть. Нападая на гоголевского «Вия» и прочие рассказы о нечисти всяческой, посмотрите на духовную прозу автора, которая у этой же нечисти, в человеческом обличье, столь сильное раздражение вызывает.

Великий и непревзойденный А.П. Чехов. Рассказы, где доброта и душевность или побеждают (что чаще), или плачут о том, что их забыли. В коротких повествованиях – правдивые истории о слабости силы человека, который только на себя надеется.

Печально, когда Ф.М. Достоевского пытаются оценивать через призму его неупорядоченной жизни и страсти к азартным играм. Божий талант в его повестях и романах приумножается, а падения и грехи… Брось в Федора Михайловича камень тот, у кого их не наблюдается.

И Толстых читать позволительно и нужно. Всех. Даже Льва. «Войну и мир» и многие повести вкупе с «Севастопольскими рассказами» по мастерству, широте сюжета, исторической, нравственной и философской ценности никто не превзошел. Оценивать творчество этого великого писателя за его отлучение от Церкви – верх неразумности. Лучше уразуметь, что Лев Николаевич, в конце своей жизни попытавшийся из Бога Христа сделать Христа человека, забыл предупреждение Апостола: «Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить» (1 Пет. 5, 8). Рекомендую прочитать книгу Павла Валерьевича Басинского «Святой против Льва. Иоанн Кронштадтский и Лев Толстой: история одной вражды», где автор сравнивает двух тогдашних современников.

Многие из тех, кто доказывают вредность и ненужность для православного человека светской литературы, в том числе и классической, задают банальный вопрос: «Как я могу читать эту книжку, если там нет ни слова о Боге?». Но ведь в Книге Песни Песней Соломона тоже ни разу слово Бог не встречается, а она включена в Библию!

Описание красоты природы и человека, благородных дел и поступков, защиты обиженных и Отечества разве не заставляет вспомнить знаменитое «Вся премудростию сотворил еси»?

Безусловно, надобно уметь выбирать полезное и нужное. Отличать доброе от плохого. Но для этого и разумение нам Господь дал. Критерий выбора лично для меня ясен: любая книга, где человек определен в вечности, где есть понимание добра и зла, где сострадание, милосердие и любовь главенствуют, вполне приемлема для нашего чтения. И на первом месте – русская классика. Так что не будем уподобляться грибоедовскому Скалозубу.

Хотелось бы после темы вечности классической русской литературы, ее непреходящей духовной ценности и значимости для современного человека, позиционирующего себя православным, шагнуть в день нынешний. Всегда хочется найти новых, современных, интересных авторов, пишущих о православии или с точки зрения православия. Что греха таить, надо признаться: небогаты мы на писательские имена. Те, для кого книга – неотъемлемая часть жизни, наверное, без труда перечислят фамилии прозаиков, поэтов и публицистов, умеющих видеть действительность через призму нашей веры. Сейчас есть множество литературных групп, кружков, содружеств и т.д. Но, к сожалению (или к радости?), любое литературное сообщество дня нынешнего – это, прежде всего, пииты, рифмы составляющие. Поэтов много, вот только поэзии мало.

Хотя встречаются и неплохие строфы, отвечающие вызовам дня нынешнего:

Все, что нацией зовется,

Все, что гордость вызывает

У нормальных патриотов

Без клинических интриг –

Сохраняет неизменный,

Мудрый, пушкинский, богатый,

Наш родной, свободный,

Русский, смачный, красочный язык!

Дай Бог, чтобы открытия подобные регулярными были, и не только поэтические.

Прозы намного меньше, но все же надо назвать авторов-священников, которых не только нужно, но и интересно читать: Николай Агафонов, Ярослав Шипов, Андрей Ткачев, Валентин Бирюков. Я не записываю их в «классиков», но то, что перед нами – добротные произведения, написанные в нашей русской, православной традиции, сомнений не вызывает.

Мы ведь часто говорим о памяти предков, об отеческих гробах, о преемственности и традициях. Более того, наше предание – это преломление традиции в православном ее понимании. Несколько лет назад Патриарх наш сказал: «…традиция – это механизм и способ передачи ценностей, которые не могут исчезнуть из народной жизни. Не все то, что в прошлом, хорошо, ведь мы выбрасываем мусор, мы же не все сохраняем от нашего прошлого. Но есть вещи, которые необходимо сохранять, потому что если мы их не сохраняем, разрушается наша национальная, культурная, духовная идентичность, мы становимся другими, и чаще всего мы становимся хуже».

P.S. Кроме классики настоятельно рекомендую книги из серии «Жизнь замечательных людей». В последние годы выпущено уже почти два десятка прекрасных работ о наших святых и подвижниках благочестия. Написаны эти книги, в большинстве своем, православными авторами.

«Все чрез Него начало быть...»

Книга книг... Так говорят о Библии, тем самым обозначая с предельной краткостью ее место в человеческой культуре.

Это - Книга в самом общем, высшем и единичном значении, которое с незапамятных времен живет в сознании народов: Книга судеб, хранящая тайны жизни и предначертания будущего. Это Священное Писание, которое все христиане воспринимают как внушенное самим Богом. И это сокровищница мудрости для всех мыслящих людей Земли, каковы бы ни были их верования. Это книга-библиотека, которая более тысячи лет складывалась из многих словесных произведений, созданных разными авторами, на разных языках.

Это книга, которая вызвала к жизни бесчисленное множество других книг, где живут ее идеи и образы: переводов, переложений, произведений словесного искусства, толкований, исследований.

И с течением времени ее созидающая энергия не умаляется, но возрастает.

Каков источник этой животворной силы? Об этом думали многие мыслители, ученые и поэты. И вот что сказал А. С. Пушкин о Новом Завете (мысли его можно отнести и ко всей Библии): «Есть книга, коей каждое слово истолковано, объяснено, проповедовано во всех концах земли, применено ко всевозможным обстоятельствам жизни и происшествиям мира; из коей нельзя повторить ни единого выражения, которого не знали бы все наизусть, которое не было бы уже пословицею народов; она не заключает уже для нас ничего неизвестного; но книга сия называется Евангелие, - и такова ее вечно новая прелесть, что если мы, пресыщенные миром или удрученные унынием, случайно откроем ее, то уже не в силах противиться ее сладостному увлечению и погружаемся духом в ее божественное красноречие.»

С тех пор, как славянский перевод Евангелия, Псалтыри и других библейских книг, созданный великими просветителями Кириллом и Мефодием, появился на Руси, Библия стала первой и главной книгой русской культуры: по ней ребенок учился грамоте и мышлению, христианским истинам и нормам жизни, началам нравственности и основам словесного художества. Библия вошла в народное сознание, в повседневный быт и духовное бытие, в обыденную и высокую речь; она не воспринималась как переводная, но как родная и умеющая роднить людей всех языков.

Но в течение долгих десятилетий XX в. Библия в нашей стране оставалась гонимой, как это было в первые века новой эры, когда правители Римской империи пытались остановить распространение христианства.

Казалось, что длительное господство дикарского идолопоклонства, выступавшего под видом научного атеизма, отлучило массу читателей от Библии и отучило понимать ее. Но как только Книга книг вернулась в семьи, школы, библиотеки, стало ясно, что духовная связь с нею не утрачена. И прежде всего напомнил об этом сам, русский язык, в котором крылатые библейские слова устояли против натиска канцелярской мертвечины, безудержного сквернословия и помогли сберечь дух, разум и благозвучие родной речи.

Возвращение Библии позволило читателям совершить и еще одно открытие: оказалось, что вся русская литературная классика, от древности до современности, связана с Книгой книг, опирается на ее истины и заветы, нравственные и художественные ценности, соотносит с нею свои идеалы, приводит ее речения, притчи, легенды... Эта связь не всегда очевидна, но открывается в пристальном, отзывчивом чтении и вносит как бы новое измерение в «художественную вселенную», созидаемую словесным искусством.

Теперь мы заново вчитываемся и вдумываемся в Библию, накапливаем знания о ней, которые прежде постепенно осваивались в школьные годы. Давно известное мы постигаем как новое: ведь за каждой деталью видится огромный мир, остававшийся для нас далеким или вовсе неведомым.

Само название этой книги - драгоценный факт истории культуры. Оно произошло от слова biblos: это греческое имя египетского растения папирус, из которого в древности изготовляли хижины, лодки, множество других нужных вещей, а главное - материал для письма, опору человеческой памяти, важнейшую основу культуры.

Книгу, написанную на папирусе, греки называли he biblos, если же она была небольшой, говорили to biblion - книжечка, а во множественном числе - ta biblia. Потому-то первое значение слова Библия - собрание небольших книг. В этих книгах записаны легенды, заповеди, исторические свидетельства, песнопения, жизнеописания, молитвы, размышления, исследования, послания, поучения, пророчества... Авторы книг - пророки, священнослужители, цари, апостолы; имена большинства их обозначены, авторство иных книг установлено исследованиями ученых. И все библейские писатели - художники, владеющие убеждающей, живописной, музыкальной речью.

Книги христианской Библии делятся на две части, возникшие в разное время: 39 книг Ветхого (Древнего) Завета, (примерно X - III вв. до н.э.) и 27 книг Нового Завета (конец I - начало II в. н.э.). Эти части, написанные изначально на разных языках - древнееврейском, арамейском, греческом - неразделимы: они пронизаны единым стремлением, создают единый образ. Слово «завет» в Библии имеет особый смысл: это не только наставление, завещанное последователям, грядущим поколениям, но и договор Бога с людьми - договор о спасении человечества и земной жизни вообще.

Число литературных произведений на русском языке, содержащих размышления о Библии, ее образы и мотивы, чрезвычайно велико, даже перечислить их вряд ли возможно. Идея творящего слова пронизывает всю Библию - от Первой книги Моисеевой до Откровения Иоанна Богослова. Она торжественно и мощно выражена в первых стихах Евангелия от Иоанна:

«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков; И свет во тьме светит, и тьма не объяла его».

Библия и русская литература XIX века.

Именно в XIX веке духовная проблематика и библейские сюжеты особенно прочно входят в ткань европейской, русской и всей мировой культуры. Если бы попытаться только перечислить названия стихотворений, поэм, драм, повестей, которые за истекшие двести лет были посвящены библейской проблематике, то подобное перечисление заняло бы очень большое время, даже без характеристики и цитат.

В свое время Оноре Бальзак, подводя итог "Человеческой комедии", отмечал, что вся эпопея написана им в духе христианской религии, христианских законов и права. Но на самом деле в огромном, многотомном произведении Бальзака христианского духа мало. В нем есть многое, это действительно панорама человеческой жизни, но жизни приземленной, погруженной в быт, страсти, порой мелкие, и взлетов мы не видим. То же самое можно сказать и о Густаве Флобере, и о многих других западных писателях, у которых жизнеописания заслоняют вечные вопросы. Такова была динамика развития литературы на Западе в XIX веке. В XX веке картина меняется и начинаются вновь поиски вечного.

Русская литература XIX века в этом отношении выгодно отличается от литературы западной. Потому что от Василия Жуковского до Александра Блока она всегда была сосредоточена на жгучих нравственных проблемах, хотя и подходила к ним с разных точек зрения. Она всегда волновалась этими проблемами и редко могла останавливаться только на бытописании. Писатели, которые ограничивались житейскими сложностями, оказывались оттесненными к периферии. В центре читательского внимания всегда были писатели, тревожащиеся проблемами вечного.

"И в Духа Святаго, Господа Животворящего…" Духом этим наполнен был русский девятнадцатый век (даже когда бунтовал). Золотой век нашей литературы был веком христианского духа, добра, жалости, сострадания, милосердия, совести и покаяния - это и животворило его.

Нарышкина М. С. «Библейские мотивы и сюжеты в русской литературе ХIХ – XX веков». Москва 2008